Рабыня Гора - Джон Норман

Вдруг, к моему удивлению, острием ножниц Этта сделала маленький надрез над моей правой грудью – так, чтобы чуть проглядывала полоска кожи, потом – чуть побольше – надрезала ткань на левом бедре – будто случайно надорвано, в двух местах подпорола подшивку – подол стал не совсем ровным. Еще в одном месте небрежно надорвала край платья, оставив бахрому из ниток. Всего несколько штришков – а какую пикантность, к моей досаде и удовольствию, придали они одеянию рабыни! Интересно, а подозревают ли обо всех этих женских уловках мужчины? Вот оно, оружие – красота. Чем же еще вооружаться рабыням? Этта поцеловала меня, а я – ее. Да, женская изобретательность не знает границ. Все эти мелкие, случайные на вид дефекты платья – величайший, тщательно оберегаемый рабынями секрет. Не понимает хозяин, почему от малейшего движения девушки, облаченной в наказание в какое-то жалкое рубище, у него голова идет кругом, – ну и хорошо. Хозяевам – между нами говоря – совсем не обязательно знать все.

Подойдя поближе к зеркалу, я приподняла подол над левым бедром. Дивное клеймо! Краснота и припухлость неподжившей раны еще не сошли, но отпечаток отчетлив и безупречен, прелестный рисунок опознается безошибочно. На моем левом бедре – чудеснейшее клеймо, дина, цветок рабынь. Я надорвала подол, чтобы при ходьбе как бы случайно проглядывало клеймо. Встала перед зеркалом на колени. Без тени стыда раздвинув ноги в стороны, приняла позу рабыни. Положила руки на бедра. Взглянула на свое отражение. Никаких сомнений: передо мной – коленопреклоненная рабыня немыслимой красоты. Клеймо. Лохмотья. Только ошейника не хватает. Но это, скорее всего, поправимо. Им здесь надеть на девушку ошейник ничего не стоит. Приподняв волосы, вздернув подбородок, я представила, как смотрелся бы на мне ошейник. Пожалуй, неплохо. Довольно симпатично. Вон у Этты – просто потрясающий. Хорошо бы, конечно, если бы можно было выбирать, чей ошейник носить. Но нет, тут уж девушке выбирать не приходится. Выбирает мужчина. Он, и только он, надевает на рабыню ошейник. Как все-таки ужасно быть рабыней! Ведь я могу принадлежать любому! Любому, кто сумеет выиграть меня, кто готов заплатить нужную цену. Меня можно украсть или купить, подарить или проиграть. Я – просто собственность, беспомощная прелестная вещица. В чьих руках окажусь – решать не мне. Прав у меня не больше, чем у собаки или свиньи. Глаза наполнились слезами. Да нет, мой хозяин меня ни за что не продаст! Каждой клеточкой своего тела я только и стремлюсь, что угодить ему. Не хочу, чтоб меня продавали! Из зеркала печально смотрела убитая горем прекрасная рабыня. Как жаль такой красоты! Да может ли мужчина оказаться настолько глуп, чтобы продать такую прелесть? Или делить ее с другими? Да нет, конечно, он оставит ее себе, себе одному, никому не даст пальцем коснуться. Я вытерла слезы. Еще раз присмотрелась к своему отражению. Хороша! Откинув назад волосы, подняв подбородок, я повернула голову. Там, в пещере, среди украшений я видела серьги – скрученные из проволоки кольца с золотыми подвесками – очень экзотичные. Представляю, как бы мне пошло, как свешивались бы они мне на щеки – вполне подходящее украшение для рабыни в стане варваров. Уши у меня не проколоты, но захочет хозяин – наверняка тут же сделают. А ведь там и косметика была, и духи. И вот, точно наяву, я уже вижу себя увешанной драгоценностями. На руках и ногах – причудливые браслеты, на шее – цепочки, ожерелья необычайной красоты. Вытянув вперед руки, я представляла, как выглядели бы они, отягощенные сокровищами варваров. А из зеркала глядела рабыня в лохмотьях. Как бы это было? Вот я – умащенная благовониями, разукрашенная, не в рубище – в едва прикрывающем ноги прозрачном облегающем шелковом платье, желтом или алом – глаз не отвести.

Но тут меня позвала Этта.

Видение мгновенно улетучилось, из зеркала на меня смотрела красавица в убогом одеянии рабыни. Никаких украшений, что носят рабыни высших каст, лишь обрывок грубой ткани облегает тело. Она – рабыня из низших.

Я вскочила и поспешила на зов Этты.

Она сидела, скрестив ноги. Я села напротив. «Ла кейджера», – указывая на себя, проговорила Этта. «Ту кайира», – теперь ее палец обращен ко мне. «Ла кейджера», – повторила я, показав на себя, «ту кайира», – показав на нее. Я – рабыня. Ты – рабыня.

Этта улыбнулась. Показала свое клеймо. «Кан-лара» – вот как оно называется. Кан-лара дина – это мое. Я повторяла за ней.

«Шен-ник» – ошейник.

– И у нас так же! – вскричала я. Она не поняла, что меня так взбудоражило. В горианском – это мне еще предстоит узнать – множество заимствований из языков Земли. Насколько богат местный язык, мне судить трудно – я не так уж сильна в филологии. Вполне возможно, что почти все горианские выражения пришли из земных языков. И все же язык этот живой и выразительный. Ведь заимствованные слова, как это обычно случается с лингвистическими заимствованиями, приобретают местную окраску, натурализуются, как бы сливаются с языком, становятся его естественной составной частью. Много ли задумываются англичане о том, что слова «автомобиль», «лассо», «лава» – иностранные?

– Ошейник! – вскричала я. Этта нахмурилась, поправила:

– Шен-ник, – показала плотно сидящее на шее стальное кольцо.

– Шен-ник, – старательно копируя произношение, повторила я. Этта осталась довольна.

Потеребив подол своего балахончика, она сказала: «Та-тира». Я посмотрела на свои лохмотья – безобразно короткие, просто стыд, только рабыне и носить такие. Улыбнулась. Значит, на мне надета та-тира.

– Та-тира, – сказала я.

– Вар шен-ник? – спросила Этта. Я указала на ее горло.

– Вар та-тира? – Я ткнула пальцем в свой балахон. Этта казалась довольной. Теперь она разложила передо мной разные предметы. Первый урок горианского начался.

Вдруг, запинаясь, я выдавила:

– Этта… вар… вар бина?

Этта удивленно взглянула на меня.

Вот что твердили без конца те двое у скалы: «Вар бина? Вар бина, кайира?» Я не понимала, ответить не могла, они меня били. И все равно я не могла ответить. Все равно ничего не понимала. Тогда они решили перерезать мне горло. Тут-то и явился богатырь в алой тунике и, провозгласив: «Кейджера канджелн!», в жестокой схватке отвоевал меня. Потом привел в лагерь, выжег на теле клеймо. Теперь я его рабыня.

– Вар бина, Этта? – спросила я.

Легко вскочив, Этта помчалась к пещере и вскоре вышла из нее, неся в руках несколько ниток незатейливых, ярко раскрашенных грошовых деревянных бус. Показала мне, потом, перебирая крошечные цветные бусинки, с улыбкой сказала: «Да бина». Приподняв всю нитку, пояснила: «Бина». Понятно. Значит, «бина» – это бусы или бусинки. Те, что держала в руках Этта, конечно, яркие и милые, но цена им невелика.