Хозяева леса и другие рассказы - Михаил Перешивкин

Договорив и доев консервы, Аркадий стал изучать реакцию товарищей, чьи лица превратились в полигон эмоций, переполнявшие их душу. Сеня жутко напрягся, разглаживая брови одной рукой и при этом вздыхая и охая. Сухой вначале порозовел, затем побледнел, а после выпрямился и уставился в догорающий костер, не сводя с углей задумчивый взгляд. А Шивников просто начал пощелкивать костяшками, перебираясь от одного пальца к другому и так снова и снова. При всем при этом, выражение его лица лишь немного переменилось, и то только при воспоминании о Борисе.

— Значит расстреляли говоришь?… — Медленно проговорил пришедший в себя Сухой. — И Даню,… и Володю…

— Вот сучье! — Заявил Шивников.

— А нам сказали, это вы набросились на Бориса и людей Захарова, и те были вынуждены вас расстрелять… — Вздохнул Сеня.

— Вздор…

— Он родимый! Мы до последнего в это не верили, и всячески возмущались, но люди Захарова пригрозили нам той же участью и строго-настрого запретили раскрывать рот по этому поводу. — Рассказал Сухой. — И семью твою…

Троица переглянулась между собой.

— Что с ними! Отвечай! — Вскочил с места Аркадий и вцепился обеими руками в старенький бронежилет Сухого.

— Успокойся! — Откинул Аркадия от товарища, подоспевший Шивников. — Сядь и спокойно выслушай. Жива твоя Иришка! Но только их держат в тюрьме, вместе с Антошкой, как семью предателя родины.

Аркадий уселся на свое место и потер лоб.

— Послушай, Аркаша, мы узнали об этом, только когда выписались из лазарета, и ничего с этим не могли поделать! — Вступился в оправдания троицы Сеня. — Нас и самих-то чуть не грохнули! Но вместо этого всучили по жестяной медали и отослали служить сюда. Мы, правда, ничем не могли им помочь…

— Да я вас не виню… Я… Я просто… Мне нужно все хорошенько обдумать.

Костер почти окончательно потух, но Сухой подкинул в него несколько досок, и огонь нехотя начал разгораться вновь. Товарищи сидели в тишине, лишь что-то изредка пощелкивало в туннеле, но тут же затихало. После длительного раздумья, Аркадий обратился к Сене:

— А где их держат?

— На Сибирской, у края платформы, рядом с туннелем. Мы их ежедневно навещаем и приносим еды… Охрана, конечно, не позволяет, но один из них — наш парень — Гагаринский. Ему удалось убедить коллег и теперь за твоими присматривают. Ты самое главное не волнуйся.

Аркадий промолчал.

— Ой, что-то не нравиться мне все это… — Сухой покачал головой, глядя, как в глазах Аркадия загорается огонек.

Все выходы и входы Сибирской тщательно охранялись, а переход на Красный проспект был закрыт на гермозатвор. Кишку, так называли длинный виляющий переход, завалили уже, как месяц назад, и единственным способом попасть на Красный проспект оставалась прогулка по «свежему» воздуху.

Смена часовых происходила каждый четный час, после чего дозорные шли на заслуженный отдых в подсобные помещения, большая часть из которых была переоборудована в жилые, а остальные служили плантацией для овощей и разных растений, выращиваемых под ультрафиолетовыми лампами. Жители станции вынуждены были работать не только на отведенных для хозяйственных дел помещениях, ухаживая за растениями, но и в туннелях, где выращивались разные сорта грибов (шампиньоны, да какие-то поганки) и главная гордость всего Метро — бараны и овцы. За двадцать лет скот успел несколько эволюционировать, и у животных перестала расти шерсть, которая так успешно использовалась, первые годы, в приготовлении различного вида одежды. Поначалу животных кормили травой, что выращивали под лампами, но когда грибница в туннеле начала развиваться и давать грибы, то она нечаянно задела пастбище и прямо в загонах начали расти грибы. Овцы поначалу не обращали на них никакого внимания, но когда трава еще не успела вырасти, а овец давно была пора кормить, бедным животным ничего не оставалось кроме как начать питаться грибами. Конечно не все бараны и овцы смогли приспособиться к новому виду пищи и померли с голоду, зато новое поколения уже спокойно воспринимало грибы как единственный рацион питания. Чтобы у скота не атрофировались мышцы, его изредка выводили погулять от станции к станции, и чтобы не наткнуться на что-нибудь во тьме у них выработалось уникальное зрение, благодаря которому они спокойно ориентировались в самых темных уголках туннелей.

Скот стал частенько пропадать, и поэтому было решено ставить часовых через каждый пятьсот или шестьсот метро, смотря какой туннель был. Применялась методика Великой Китайской стены, где завидя врага, воины должны были зажечь сигнальный огонь. В свою очередь следующая вышка с часовыми замечала сигнальный огонь и зажигала собственный. И так до тех пор, пока сигнал тревоги не дойдет до столицы. Так и в Метро, использовали увеличительные линзы и когда в них направляли луч фонаря, он добивал до следующего блок поста и там попадал в стоявшую еще одну на подставке линзу и так вплоть до самой станции. Правила на станции были таковы, что если часовые давали такой сигнал, все выходы перекрывались воротами, сделанными мастерами с Березовой рощи из прочного метала. Ворота открывали лишь, когда с блокпоста поступал повторный сигнал, обозначающий отмену тревоги. Ворота, как их называли в народе — «ставни», имелись лишь на Сибирской и Маршале Покрышкине. Сами из себя «ставни» представляли две громадные воротины во весь туннель, державшиеся на не менее больших петлях. На «ставнях» по бокам имелись решетки (из сваренных между собой балок), под самым сводом, для пулеметного гнезда, к которому вели небольшие деревянная лесенка расположенные с обеих сторон по бокам туннеля. Одним словом, во время тревоги, станция была неприступна и каждый, кто появлялся в поле зрении пулеметчиков, будь то крыса или тот самый часовой, что дал сигнал, немедля пронзался градом пуль.

В это время суток, которое тут измерялось благодаря единственным сохранившимся настенным электронным часам, большая часть населения станции находилась на работах и платформа пустовала. Неожиданно один из деревянных домиков разлетелся в клочья от мощного взрыва, тем самым, нарушив покой станционных часовых. Вся охрана, которая присутствовала в это время на станции, с быстротой пули слетелась на платформу для выяснения обстоятельств. Многие рыскали по палаткам и домикам, вынюхивая возможных нарушителей или просто отлынивающих от работ жителей. Остальные рассматривали дымящиеся обломки, пытаясь установить, что могло привести к взрыву.

А в это время, из туннеля на станцию не заметно прокралась фигура, направившаяся к тюремным камерам, оставшимся без присмотра. В камерах, из металлических прутьев, сидело несколько человек, включая бледную, исхудавшую женщину, с маленьким спящим мальчиком на коленях. Заметив приближающуюся, до боли знакомую женщине фигуру, она аккуратно переложила сына на скамью, на которой она сидела, и вскочив на ноги приникла к прутьям. Фигурой оказался Аркадий, замотанный в поношенные лохмотья и грязным капюшоном на голове. Подойдя вплотную к решетке, он снял колпак и просунув руки сквозь прутья, на сколько это было возможно, обнял Ирину — его супругу. Жена тихо плакала не веря своему счастью. Поняв, что охрана скоро вернется, Аркадий хотел что-то сказать, но супруга его опередила. Погладив его по голове, она произнесла сквозь слезы:

— Мне сказали, что ты погиб, но я верила и ждала! И вот ты тут! Передо мной! Любимый. — Она не прекращала униматься и рыдала. — Антошка тоже тебя ждет, давай я его разбужу!

Жена хотела ринуться будить сына, но Аркадий схватил ее за плечи, не дав от него отойти.

— Послушай… мне надо спешить. — Перебарывая себя чтобы не разреветься как школьница на выпускном, Аркадий прикусил губу и простояв так еще несколько мгновений, продолжил говорить. — Я за тобой вернусь! Ты меня слышишь? — Он потряс Ирину за плечи. — Я вернусь за тобой! Обязательно! Но сначала… мне нужно закончить одно дело.

Жена побледнела и подняла глаза на него.

— Мне сказали, что тебя убили… — повторила она и расплакалась с новой силой.

Заметив, что кто-то приближается, Аркадий резво накинул колпак и переступив через себя, чтобы отпустить нежную руку супруги, скрылся во мраке. (Днем на станции зажигали самодельные свечи, дабы сэкономить электричество и поэтому всю станцию окутывал мрак).

— Ну что, Петр Михайлович, добро здоровьице! Как поживаете? Не мучает ли вас совесть? Нет? И слава Богу! Спите небось, крепко? — С иронической издевкой в голосе расспрашивал Аркадий, вытирая окровавленный нож о лохмотья, и с каждым шагам приближаясь к Захарову все ближе и ближе. — А вообще как там Борис Николаевич поживает? Часто видитесь? Он, небось, уже какая-нибудь шишка! Да? Я угадал! — Заулыбался Аркадий. — И вы ничего не хотите мне объяснить, а, Петр Михалыч?