Путешествие на "Щелье" - Михаил Скороходов

— Детям надо учиться, без баз оседлости не обойтись, — ответил я.

Но доля правды в рассуждениях Буторина есть. Некоторые ненцы живут в домах, а обед готовят в чуме, говорят, вкуснее. Разве не так? Приготовьте уху на костре и на кухне, сравните. А уха, которую подают в столовых и ресторанах, на самом деле не уха, а горячая вода, пахнущая рыбой. Ненецкие ребятишки иногда в начале весны, после полярной ночи, убегают из поселков в тундру, к родителям–оленеводам…

Я думаю о Коле Окотеттэ. Юный переводчик нас выручил. Если бы не он, пришлось бы нам объясняться с рыбаками при помощи мимики и жестов. Словно какая–то сила отбросила бы нас в доисторическую эпоху.

3

Озеро Ней — То открылось неожиданно за высоким угором, величаво–раздольное, с обрывистыми пятнистыми берегами, уходящее за горизонт.

Мы остановились в омуте за песчаным мысом у самого истока Мутной реки. Измеряя глубину у берега, Буторин опустил в воду шест, и он заходил у него в руках, вокруг заплескалась рыба.

— Смотри, как тычутся! — рассмеялся Буторин. — Сила!

Здесь побывала какая–то экспедиция: на площадке, метрах в десяти от берега, были разбросаны пустые ящики, деревянные брусья, доски, консервные банки, батареи от рации, мотки проволоки, металлические стержни, лопата, кирка, брезентовые рукавицы и другое барахло. На шесте, воткнутом в песок, был укреплен термометр, он показывал 26 градусов тепла. Мы обошли площадку. По обрывкам газет, остаткам костра мы определили, что эта экспедиция работала летом прошлого года. С тех пор на мысу никто не был: местные жители подобрали бы доски, брусья, ящики — это дефицитный материал в здешних местах, на берегах Мутной реки мы не видели ни одной щепки.

— Кинем невод, — предложил Буторин. — Любопытно, что тут за рыба.

Мы выволокли на песок с полтонны налимов. Самые крупные–килограммов по шесть.

Пыжик подошел с опаской, посмотрел на усатых чудовищ и угрожающе залаял. Одного налима — в сторону, для ухи, остальных — обратно в омут.

Я поднялся с биноклем на обрыв, осмотрелся. Озеро как на ладони. Оно почти круглое, противоположный берег низменный, там должна быть протока, но ее не видно.

Пока варилась уха, Буторин вытесал памятный знак, приготовился вырезать ножом надпись.

— Что напишем?

— «Щелья», Архангельск, дата, — предложил я. — Не совсем понятно, — ответил он и вырезал: «Щелья» из Архангельска на ост. 28‑го июля 1967 г.».

Прибив к основанию знака поперечную перекладину, мы вкопали его в землю на вершине небольшого холма, усеянного белыми ромашками и незабудками, напротив истока Морды — Яхи — Мутной реки.

Проверив, прочно ли стоит знак, Буторин усмехнулся.

— Лет сто простоит, нам больше не надо…

Поужинали, досыта накормили Пыжика жирной налимьей печенью и, пользуясь попутным ветерком, под парусами прошли в дальний конец озера. Метрах в пятидесяти от берега «Щелья» уперлась в песчаную мель. Выручила «Щельянка» — перевалили на нее часть груза, продвинулись немного на шестах, потом сошли в воду и, взявшись за уключины, потащили «Щелью» волоком. Всю ночь и следующий день маялись на отмелях, потеряли им счет. Стали на якорь в восточной части третьего озера.

«Щелья» постукивает килем по песчаному дну, к берегу не подойти. Где–то здесь должен быть волок. Озеро Ямбу — То не видно. Буторин отправился на разведку, вернулся часа через два.

— Тухта, Михаил, — сказал он угрюмо. — Волок здесь, чуть правее. Видишь, полоса травы на обрыве? Это и есть зеленая улица для нашей «Щельи». Ямбу — То рядом, с обрыва его не видно. Старик, в общем, нарисовал все правильно. Посредине волока–маленькое озеро, глубокое. На берегу ржавая лебедка, один старый кол на мысу, больше никаких следов.

Главное, поднять «Щелью» на этот обрыв, дальше ровное место, небольшой уклон. Весь волок примерно — полкилометра…

Смотрю на «зеленую улицу». Почему–то я думал, что волок — непременно низменное, ровное, удобное для перетаскивания больших и малых судов место. Высота обрыва метров семь, наклон градусов сорок. «Щелья» без груза весит около тонны. Поморские кочи были потяжелее. Но нас двое, а в каждой ватаге было не меньше сорока человек.

Подбирались, наверно, детинушки один к одному, могли одолеть и не такую горку.

На нашей самодельной карте озера Ней — То и Ямбу — То соединены протокой. Слева в бинокль видны в двух местах лощины — может быть, за триста с лишним лет вода размыла перешеек?

— Перегоним туда «Щелью», — предложил Буторин. — Проверим, это недолго. Станем на якорь между лощинами. Один пойдет направо, другой налево. Убедимся, что прохода нет, вернемся сюда. Чтобы не думать.

— Ложись, Дмитрий Андреевич, отдыхай. Скорее всего прохода там нет, не стоит бензин жечь понапрасну, пять километров туда, пять обратно. Проверить, конечно, надо, я схожу один, прогуляюсь по берегу-

Увидев Ямбу — То, я не мог отвести глаз. Как лунатик медленно подошел к отвесному обрыву. Вода в озере была прозрачной, нежно–зеленого цвета. Небольшие волны, играя бликами, гонялись друг за дружкой, выскакивали на берег и, отряхнув брызги, плюхались обратно. Вдали над горизонтом дрожала солнечная пыль. От озера веяло вечной юностью, хотя с трех сторон его окружали суровые, темные берега, изрезанные трещинами, в которых белел снег. О первозданная дикость, ненаглядная нетронутая краса мира, ничто тебя не заменит! Я выгреб из карманов мелочь, смеясь, подбросил монеты на ладони и швырнул их в озеро — на счастье. В этой зеленой сказке не хватало только «Щельи».

По прибрежной полосе, как по тротуару, я прошел до первой лощины, потом до второй — прохода для «Щельи» из одного озера в другое не было. Поднялся на угор, закурил. Пыжик набегался, растянулся на траве, выразительно посматривая на меня, не пора ли, мол, обратно. Даже не стал преследовать орла, который поднялся невдалеке, лениво взмахивая широкими, как полотенца, крыльями.

Полночь. Диск солнца коснулся горизонта, и по темно–зеленой тундре, как по воде, заструилась золотая дорожка. В такую ночь нельзя кричать, стрелять, шуметь.

— Пойдем, Пыжик…

Мы возвращались другим путем — по краю обрыва. Пыжик убегал вперед, но с оглядкой, из виду не терялся. Я шел не спеша по солнечной бугристой равнине, обходя островки колокольчиков. Наклоненные ветром в одну сторону, они трепетали на тонких стебельках, и по тундре разливался легкий фиолетовый звон.

Утром Буторин спросил меня, указывая на обрыв:

— Ну как, Евгеньевич, страшно?

— Глаза страшатся, руки делают, — ответил я. — Не возвращаться же обратно.