Умом и молотком - Алексей Иванович Брагин

печати, словно сговорившись, совершенно не тревожили советских парламентариев в день, когда они отдавали благодарную дань памяти Карла Маркса. Тогда скульптурного памятника Марксу на Хайгетском кладбище еще не было, его воздвигли позднее на средства коммунистических партий. Члены делегации принесли на могилу венок из живых цветов.

В Британском музее, а точнее сказать, не в музее, а в его читальном зале, где, располагая к работе, мягко светили не очень яркие лампы, Каныш Имантаевич долго стоял перед рабочими столиками, за одним из которых много лет назад трудился Владимир Ильич Ленин. Здесь, на чужбине, он не только думал о своей Родине, но и практически приближал ее революционное будущее.

— Скажите, пожалуйста, кто вы по национальности? — спросил у Сатпаева сотрудник музея, как бы повторяя вопрос Черчилля, но совершенно с иной, доброжелательной интонацией. — Значит, казах. Я так и думал. Тогда я вам могу показать одну занятную книгу.

Он зашел в книгохранилище и вернулся через минуту.

Каныш Имантаевич увлеченно перелистывал страницы и на превосходно исполненных цветных литографиях узнавал пейзажи своей прииртышской степи, ее юрты, ее чабанов и охотников, ее батыров и поэтов-акынов. Это были места его детства и юности.

Автором редкой книги был Томас Аткинсон, родившийся ровно на столетие раньше Сатпаева, в 1799 году. Он около семи лет провел в иртышских степях, побывал в Семипалатинске, пережил землетрясение в Копале, посетил только что основанный городок Верный, будущую столицу Казахстана. В его книге «Средняя Азия и Западная Сибирь» столь же много метких интересных наблюдений, как и ложных обобщений. Такое, например: «Насколько я знаю киргизов, никакая сила не может превратить этих кочевников в индустриальных рабочих. Их приверженность к кочевой жизни складывалась в течение столетий, и столько же веков потребуется, чтобы изменить ее».

Музей был превосходным. Хотелось подолгу стоять у древних памятников искусства Востока — будь то шаманские маски из Тибета, изваяния Будды или редчайшие образцы живописи Японии и Китая, крылатые быки со строгими лицами мыслителей или персидские миниатюры. Ближний Восток и Срединная Азия — все было достойно самого внимательного осмотра. Но, увы, приходилось спешить, времени было отпущено самая малость.

Каныш Имантаевич все-таки задержался у коллекции драгоценных камней разных веков и народов.

— Скажите, а геологического отдела у вас нет?

К сожалению, геологического отдела в Британском музее не оказалось.

— А что именно вы хотели увидеть?

— Меня интересуют руды из Северной Родезии. Знаменитый медный пояс Центральной Африки. Это месторождение по многим своим чертам, и в частности по своему происхождению, близко нашему Джезказгану.

— Джезказган, Джезказган, — несколько раз повторил сотрудник ювелирного отдела, справился о профессии Сатпаева и записал его адрес. Месяца через два-три после возвращения Каныша Имантаевича в Алма-Ату он получил посылку из Африки. Тяжелый ящик с образцами медных руд. Белый халькопирит месторождения Н’Чанга, кристаллы халькозина, тонкозернистый песчаник из Роан-Антелби и другие интересные экспонаты. Они были изучены и описаны Таисией Алексеевной, а Канышу Иман-таевичу помогли в известной мере в его работах по металлогении.

Шестнадцать лет спустя после поездки в Англию Каныш Имантаевич увлеченно готовился к Международному геологическому конгрессу в Дели. Ему хотелось рассказать своим коллегам по профессии об успехах новой науки — металлогении, сделать на примере прогнозных металлогенических карт Центрального Казахстана некоторые теоретические обобщения. Может быть, его доклад будет практически полезен и для ученых-геологов древней страны, лежащей за Гиндукушем. Он помнил, с каким живым вниманием рассматривал вице-президент Индии Радхакришнан стенды геологического музея в Алма-Ате, как он старался не пропустить ни одного слова из его объяснений. Как ты живешь, как дышишь, Индия, освободившаяся от власти Лондона, власти Британии?..

Вечный степной странник, Сатпаев не так уж часто бывал за рубежом, и предстоящее путешествие его волновало.

Но поездке не суждено было сбыться. Тезисы так и не прочитанного доклада стали последней работой Каныша Имантаевича.

Зори над степью

А мы вернемся в 1951 год. Он оказался лично для Сатпаева очень тяжелым. Каныша Имантаевича освободили от обязанностей президента Академии наук Казахской ССР. Не будем здесь анализировать причины этого решения. Важнее узнать, как отнесся к нему сам Сатпаев.

Чтобы не ущемлять самолюбие Сатпаева и поберечь его душевное спокойствие — дескать, трудно работать в стенах той Академии, где еще вчера был президентом, — ему предложили переехать в Москву и принять должность, вполне соответствующую его званию академика, его научному и организационному опыту.

Казалось бы, это было естественным выходом, гарантией от психологических травм. Но Каныш Имантаевич решительно отказался от переезда в Москву. Он и в этой трудной ситуации не искал для себя облегченных путей и отбрасывал престижные соображения, как не желал считаться и с чувством обиды, точившей сердце.

Каныш Имантаевич остался в Алма-Ате директором Института геологических наук. Это был мужественный и продуманный поступок, принесший зрелые плоды геологической науке.

Конечно, Сатпаев не прекращал своих научных занятий и в предшествующие годы. Но как мало времени оставалось для них! Не такие уж частые свободные вечера, да еще дни отдыха. Даже редкие недомогания и запреты врачей выходить на работу он использовал как разрешение трудиться за письменным столом.

Осенью пятьдесят первого года он отдыхал в Кисловодске. Не только размеренная санаторная жизнь и удивительный своей чистотой и мягкостью воздух, напоминавший и о Баянауле и об Улутау, помогли ему набраться сил. Вместе с ним и Таисией Алексеевной были Василий Иванович и Зоя Ивановна. Милый Василий Иванович, увалень Вася, по первому звонку в Джезказган немедленно согласившийся разделить с ним отдых. Вот когда понимаешь, какой душевный такт у человека, умевшего помолчать когда надо, и поспорить, и пошутить. А уж общих воспоминаний было у них на целую жизнь.

О работе они говорили сравнительно редко. Еще реже об уходе Каныша Имантаевича из Академии. Конечно, только тогда, когда он сам об этом заговаривал. В ответ на взволнованные слова Василия Ивановича: «Я, Каныш, был оскорблен в лучших своих чувствах» — Сатпаев очень спокойно сказал:

— Ценю дружбу, но оскорбляться не надо. Сделанного у нас с тобой никто не отнимет. А есть русская поговорка: «Несчастья бояться — счастья не видать».

Они зашли далеко за Красные камни, и перед ними открывались горы Кавказа с лесными их склонами, с белыми папахами снегов.

— И все же Тянь-Шань величественнее. Не правда ли, Каныш?

— Ты об Алатау думаешь? А я об Улутау. И сдается мне, что наш с тобой Джезказган куда как богаче, чем мы о нем знаем сегодня. И весь Центральный Казахстан.

Каныш был поглощен будущей работой.

Вернувшись в Алма-Ату, Сатпаев