Осажденный город - Кларисе Лиспектор

Как переменилось предместье! Испарина теплой ночи клеила одежду к телу, возбуждающий запах горячей муки ударял в нос: все ожидало дождя.

А вообще-то он уже шел. Вначале отдельные капли, потом, мало-помалу, уже всеобъемлюще — по всему свету дождило, как далеко ни взглянешь, там дождь, яростный и непрерывный. Затопленные улицы пустели. Огни светились холодом. По канавам вода бежала, торопясь.

Зримый сверху, из окна, город был опасен.

Машины с невидимыми водителями скользили сквозь воду и внезапно меняли направление, невозможно понять почему. Город Сан-Жералдо позабыл мотивы своих действий и теперь действовал бессознательно. Трамваи шли по рельсам, глуша другие шумы, и некоторые вещи двигались, казалось, в полной немоте — изящно выплыл откуда-то модный автомобиль и исчез тут же. В Сан-Жералдо родилась каждодневная жизнь, какую не заметит ни один чужеземец. Дождило, времена стояли худые, на переломе.

Но была слава, какой до сих пор никогда не достигали. Невидимая для жителей. Если случалось убийство — то это город Сан-Жералдо совершил убийство. Никогда вещи так не принадлежали самим себе. Пружина лопнула, и город представлял собою преступление.

— Этот город — мой, — сказала женщина и взглянула. — Как он давит!..

Через несколько минут дождь перестал. Мокрые мостовые пахли звонко, остатки рыбы с утреннего базара уносимы были по канавам… булочная уже погасила окна, звезды были чисты.

Дверь распахнулась, и Матеус вошел, весь промокший. Она кинулась к нему и прижалась к его плечу, а он, испуганный, стал гладить ее волосы мокрой ладонью. Он был избран пособником в ее необходимом крахе и один мог ее спасти — и она заплакала, судорожно, сопротивление этого мира начинало утомлять ее… Она плакала, счастливая, освобожденная на мгновенье от долга, с каким родилась, какой был ей передан на полдороге и какой она, конечно же, понесет, не пытаясь проникнуть в тайну, дальше… И она пряталась в объятьях мужа от славы города Сан-Жералдо, разгоревшейся с такой силой…

И чудилось ей, что Матеус знает много больше, чем говорит, поскольку даже не пытается понять ее. До чего же хорошо, когда эта мокрая ладонь на твоих волосах, и ты задыхаешься от счастья… И страдаешь из-за того, что придется когда-нибудь полюбить другого, ибо предназначено — и тоже нельзя проникнуть в тайну, — что и она когда-нибудь полюбит яростной плотской любовью, для того хотя бы, чтоб возвысить этот город еще на один камень… Муж был добр и непонятен. И она плакала, и не было возможности спастись, а спасаться надо. И она была счастлива.

А Матеус тем временем продолжал водить ее по ресторанам, каждый раз в новый.

И по мере того как открывались все новые рестораны, город Сан-Жералдо обретал все более благополучный вид. Изобилие, элегантность, дым дорогих сигар и утонченных яств придавали ему уверенности! Лукресия жалела Ану Рошу Невес за то, что та живет в глуши и ни разу ей не случалось окунуться в эту роскошь и есть эту сочную жаренину.

О, если б Ана видела, насколько расцвело бывшее предместье Сан-Жералдо! Теперь Лукресия старалась увлечься этими переменами, боясь потерять опору в городе и больше уже не найти…

И вот они с мужем сидят за столиком и едят молча. Супруга вкрадчиво похваливает его за выбор блюд и раболепно похваливает сами блюда: «Как вкусно, а?» Матеус Коррейя обиженно отзывается: «Не хватало еще, чтоб не было вкусно!» Онемев от такой реплики, она медленно краснеет и пытается найти другой подход:

— Хоть мы и не любим обедать вне дома, правда?

— Это ты, наверно, не любишь, а я так люблю! — отвечает он оскорбленно и с сарказмом. Так что же? Обедать дома значит подрывать «высший порядок»? Муж, видно, хочет дать ей понять, что когда идет в ресторан один, то все по-другому, убедить Лукресию, что достаточно ее присутствия, чтоб все вещи приняли иной вид. Страдая, она прерывает его: «Посмотри, звездочка упала!..» Она это говорит, чтоб ему понравиться, хоть все выдумала, сама не зная зачем… Но когда возвращались домой, по темному городу, какая грозовая и теплая радость разливалась вокруг!..

В эти времена радости жила она, с каждым днем добавляя на свое лицо мелкие морщинки, следуя за модой из французских журналов, смешиваясь с пыльной этой эпохой, которая, сквозь удушье, пробивалась к потомкам, — покуда были в ходу удобные формулы мысли: «В теории это прекрасно, но на практике не получается», говорилось зачастую, и, стремглав, проносились машины под светом фонарных огней.

…Назавтра, к вечерку, прекратился наконец непрерывный дождь последних двух недель. Процветающий город сверкал огнями. На мостовых отдельные люди подымали лицо к небу, недоумевающе: небо было чистое, почти изумрудное, почти бесцветное… И под резкостью бесцветия возвышались скромные кровли Сан-Жералдо. Изредка, на мгновенье, вспыхивали последние дождевые капли, и город обретал единство.

Люди смотрели, жмурясь, узнавая постоянство вещей. С испуганными лицами, словно им предрекли, что настал их час. Показать спину созревшему городу и покинуть его навсегда.

Зачастую также употреблялось в те времена слово «общество». «Общество требует всего и не дает ничего, вы не находите?»— говорилось зачастую. «Общество требует всего и не дает ничего», — сказал Матеус как-то в субботу, затевая разговор, какого, казалось, оба давно искали.

Действительно, им обоим хотелось столкнуться наконец лицом к лицу. И когда беседа случайно коснулась мужей, изменяющих женам, оба с благодарностью схватились за представившийся случай. Она даже уселась поудобней с шитьем на коленях.

— Это не считается никаким преступлением, — сказал он, — так устроено общество, — прибавил он с гордостью, растрогавшись чуть не до слез от собственной добродетели.

— Так и есть, — сказала она, вся внимание.

— Так устроено общество, — повторил он с осторожностью. — Это не преступление, когда мужчина проявляет какой-то интерес к женщинам, но если супруга интересуется другим, то вот это преступление. — Сколько в нем здравого смысла, какая логика!.. И они замерли по обе стороны опасной черты: ни один не хотел переступить ее раньше другого.

— Ну да.

— Никогда не обесчестил я очага, мною созданного, — сказал муж, и оба взглянули друг на друга со страхом: не сказал ли он слишком много?

«Матеус нашел неверные слова», — подумала она, охваченная внезапной усталостью, она почти соскользнула до такой искренности, какая сделает невыносимым дальнейший разговор. Она молча смотрела на скатерть, разглаживая случайную складку.

— Никогда я не обесчестил очага, созданного мной! — повторил муж внезапно громким голосом, будто, поменяв порядок слов, он прочнее поверил сам себе.

«Какое упорство», — подумала жена. Ах, если б был у нее кто-нибудь, кому потом все рассказать, она сразу бы стала самой собою — и какое зло могла бы причинить этому человеку, кого она так и не узнала, зато знала, как поранить.

Ей хотелось, чтоб муж замолчал, однако Матеус, напротив, говорил без удержу, продолжая объяснять свой характер, свои моральные принципы и свой подход к женщинам — и все это решительно ничего в нем не раскрывало. Она медленно закручивала угол скатерти, погруженная в свои мысли.

— Лукресия, — сказал муж с досадой, — да ты не слушаешь меня!

— Слушаю, почему же. Ты говорил, что ты в любых обстоятельствах деликатен по отношению к женщине.

— Да, в любых обстоятельствах, — подтвердил Матеус разочарованно…

Оба смолкли. Она безучастно смотрела в пол. Он, напротив, возбужденный благородством, с каким себя обрисовал, жадно рассматривал свои ладони, лихорадочно строя планы на будущее. Он всегда замечал, что говорить — это для него лучший способ мыслить и что приятно, когда тебя слушает женщина. Он постарался возобновить разговор, но Лукресия уклонилась, и он прочел спокойствие и грусть на ее лице.

Глядя на нее, Матеус начинал понимать, что, в сущности, всегда ее боялся. Что может быть опасней, чем холодная женщина? А Лукресия была холодна, как рыба. И непорочна.

В первый раз заметил он на лице жены какую-то заброшенность, беззащитность. Он отвел взгляд с сокрушением.

— А у тебя какие планы? — спросил он, чтоб доставить ей удовольствие, забыв, что и своих-то еще толком не обдумал.

— Как? — внезапно пробудилась она. — Как это планы? О чем ты? Что ты такое говоришь?

Он и сам испугался, не зная почему:

— Да нет, Лукресия, я так… Какие планы, намерения…

— Как это намерения? — иронически настаивала жена. — Что ты хочешь этим сказать, у тебя есть какой-нибудь план относительно нас?

— Относительно нас с тобой?

— Но, Матеус, разве ты не говорил о планах относительно нас?

— Да нет, не относительно нас… ну да, частично да, но ты не так понимаешь… выдумываешь что-то… Я по-хорошему.