Куклы во время шторма - Оксана Кириллова

– Зато красиво же? Ну признайся.

– Красиво, красиво… жаль, конечно, что я забыла у маникюрши все свои кольца. Сняла, отложила и все…

– Жанна, прости, они были ужасны. И стоили наверняка по пятьдесят рублей каждое.

– По тридцать. Все-таки надо будет за ними сходить… или нет… – Она вытянула руку, полюбовавшись ногтями, и вздохнула. – Интересно, Семе бы понравилось? Кстати, он звонил, пока ты сдавала экзамен. Опять спрашивал, где я и когда вернусь. Я сообщила, что я у тебя и возвращаться пока не хочу. Он трубку повесил…

– Слава богу, он не из тех, кто станет после этого караулить тебя в кустах у подъезда, – заметила я.

– Напротив, он использует мое отсутствие максимально.

– Понимаю, тебе больно, но я все-таки рада, что ты сняла свои розовые очки и отбросила психологию.

– Про психологию не надо. В моем случае от нее мало толку, а так я ее люблю. – Жанна вдруг изумленно посмотрела на меня. – Слушай, как же я раньше не додумалась! Вот на кого мне учиться-то надо! На психолога же!

– Имей в виду, второе образование у нас в стране платное, – предупредила я.

– Зачем второе образование? Нужно окончить какие-нибудь курсы! Это тоже платно, ну ладно. Заработаю. И у родителей попрошу…

– А танцы?

– Танцы потом! Танцы подождут! Ух, сколько планов! Не так уж и плоха жизнь, а? – Она извлекла из сумки бутылку вина и триумфально взмахнула ей. – Есть тост!

Со стороны могло показаться, что Жанна полностью расслабилась и весь вечер пребывала в хорошем настроении. Она даже вспоминала какие-то эпизоды из их с Семой совместной жизни и улыбалась так, будто эта тема не была для нее печальной. Но мое обострившееся в последнее время восприятие не могло не уловить витавший над нашим пиром дух чумы. Празднование моего маленького достижения превращалось для Жанны в своего рода акт самоотречения – мол, у меня жизнь не клеится, но я готова забыть об этом и радоваться твоему успеху. Мне все время хотелось намекнуть ей – не знаю даже зачем, – что я это чувствую. Но я, разумеется, не стала ничего говорить – возможно, мои слова растревожили бы ее окончательно.

Не спеша попивая вино, я смотрела на подругу и мысленно убеждала себя, что любовь на расстоянии, несчастная любовь, любовь, питающаяся только воображением, – самая правильная, самая благотворная. Человеку кажется, что он мучается, а между тем он берет от этого чувства все самое лучшее. Он смотрит на мир глазами, полными любви, распахивает ему навстречу свое раненое, пульсирующее, чутко реагирующее на все сердце – и ловит все импульсы из окружающего мира, вдыхает жизнь полной грудью… И при этом объект чувств остается для него неприкосновенным, не запятнанным бытовыми мелочами. Он не может внезапно упасть с пьедестала, напротив – чем дальше, тем желаннее, тем выше он кажется влюбленному.

Вот Жанна – она продолжает любить Сему, но сейчас это приносит ей только боль, страдание, разочарование. Все потому что для нее все было слишком реально, слишком приземленно: замужество, стремление родить, ссоры, измены…

А вот я – совершенно изменила взгляд на мир и, вероятно, вот-вот изменю взгляды мира на себя. Раньше я представляла собой глыбу льда, к которой тянулись лишь изнуренные жарой, а теперь я теплый источник, к которому скоро потянутся многие. Не то чтобы я нуждалась в повышенном внимании, просто иногда на меня нападало незнакомое раньше желание кого-то согреть, кому-то помочь, быть полезной.

Все это сделала со мной любовь. Я была неправа, думая, что она ничего во мне не поменяет. Но при этом я даже ни разу не видела Стаса с тех пор, как поняла, что влюбилась в него. И ведь мне это было не нужно.

Я улыбалась собственным мыслям – они нравились мне своей стройностью и красотой. Но в какой-то момент, когда опустел очередной бокал вина, мне вопреки всему вдруг так остро захотелось, чтобы Стас оказался рядом – прямо сейчас, срочно, – что я даже вздрогнула.

Когда мы закончили «пир» и легли спать, я долго ворочалась, размышляя, что было бы, позвони я ему теперь, после довольно длительной разлуки. Как бы он отреагировал? Отказался бы говорить? Разговаривал бы холодно и отчужденно? Или примчался бы по первому моему зову? Я склонялась ко второму варианту. «Скорее всего, никаких чувств ко мне у него не осталось, а значит, он и не презирает меня, и не тоскует, и не обрадуется мне…» Эта мысль казалась одновременно и совершенно естественной, и дико неправдоподобной, причем вообще в масштабах человечества. Как будто я уже с трудом представляла, что одному человеку может совсем не быть дела до другого, особенно если между ними были какие-то – неважно даже какие – отношения.

К четырем утра вино, бессонница и раздумья образовали чудовищно густую массу, из которой выплывал незапятнанным только образ Стаса. Мне как никогда хотелось набрать его номер и хотя бы услышать его голос. Время для звонка было неподходящее – наверное, только мысль о том, что я могу нарушить его покой, уберегла меня от этого шага.

Похоже, это был критический момент: перетерпев его, я тут же провалилась в сон – так легко и быстро, будто перед этим долго боролась с ним и наконец сдалась.

Глава 7

В субботу ко мне пришли родители. Жанна собиралась встречаться с какой-то подружкой вечером, так что на ужине она не присутствовала, но накануне помогла мне все приготовить. Правда, не вырезала черные «глазки» из картошки, так что мне пришлось выковыривать их уже из пюре.

– Так значит, теперь ты живешь с Жанной, – произнесла мама, едва мы сели за стол.

– Это временно – пока она не помирится с мужем, – отозвалась я.

В глубине души я надеялась, что этого не случится вовсе, но у нее вот-вот должны были кончиться деньги, а содержать я и себя-то пока полностью не могла.

– Но сейчас Жанны нет – таким образом, ты очень правильно сделала, что не надела свое любимое парадное платье, – поддел маму папа.

Она, как всегда, не отреагировала и, повернувшись ко мне, почти сочувственно заметила:

– Ты слишком добрая, дочка.

Конечно, для такого интроверта, как она, присутствие лишнего человека в доме могло стать трагедией. Я вдруг подумала, каким для нее, в сущности, подвигом было приглашать к себе Стаса, потом Гену… наряжаться, готовить для них… и все ради меня. Милая мамочка.

– Не знаю уж, когда теперь тебе удастся надеть платье, которое я подарил на Восьмое марта, – гнул свою