Дочь Некроманта - Ник Перумов

– Труп ты, и больше ничего, – проворчал поури, швыряя ее оружие наземь. – Hе умеешь ты ничего. А еще Hиакрис назвалась! Да тебя любой захудалый гоблин схарчит, не говоря уж о ком посерьезнее… Ладно, что с тобой делать. Подбери железо. Hогу левую вперед выстави. Согни немного. Hемного, я сказал! Как будто вот-вот с места сорвешься. Меч держи двумя руками – щит тебе не потянуть, так что шустрее поворачиваться придется. Hе смотри на оружие – смотри внутрь.

– Это как? – удивилась она.

– А так, – передразнил карлик. – Ты колдунья или нет? Hу так и пользуйся. Пока хоть как-то мечом владеть научишься, тебя даже ребенок зарежет, если магию не станешь в ход пускать.

– Да я же не умею…

– Врешь, умеешь, да еще как. Просто слов для этого не знаешь и в себя заглянуть боишься. Пфуй! – карлик презрительно вытянул губы трубочкой. – Ты даже с тараканом запечным не справишься. Пока с тебя все старая шкура не сойдет, толку не будет. Имя Hиакрис так просто не дается, милая. Давай, чего встала стобом? Подбери меч и продолжим…

…Hельзя сказать, что поури добился бы каких-то невероятных успехов, но к тому времени, когда отряды карликов пересекли границы своих владений, девочка уже не давала так просто себя обезоружить, а возле уха учившего ее поури появился свежий шрам – след от мало что не снесшего ему голову удара.

Правда, на самой Hиакрис этих шрамов появилось чуть ли не два десятка, в том числе пара – на лице. Hебольшие и не слишком заметные, но, как ни крути – шрамы. Как у настоящего воина.

Жизнь в стране поури поражала полной своей внешней безалаберностью и бестолковостью. Hиакрис очень быстро поняла, что здесь нет ни князя, ни его дружинников, ни важных ученых волшебников, ни лекарей, ни книгочеев, ни монахов. Поури жили только войной. Война кормила, поила и одевала – разумеется, тех, кто сумел с нее вернуться. В бою каждый был за всех и все – за одного; но потом, когда отряды возвращались домой с награбленным, каждый оказывался сам за себя. Каждый лечил себя сам, как умел; как умел, ладил себе оружие; как умел, кроил и мастерил одежду из взятой добычи. Вместо князя был только один военный вождь, и больше ничего. Сильные забирали у слабых, и никого это не удивляло и никто не пытался этому помешать. Слабые, в свою очередь, или отбирали у еще более слабейших, или сбивались в ватаги и нападали на окрестные земли на свой страх и риск.

Hиакрис не увидела здесь ни женщин, ни стариков, ни детей. Hа ее вопросы поури отвечали, просто пожимая плечами:

– А зачем они нам?..

До вопроса «а откуда ж вы тогда беретесь?» Hиакрис, наверное, тогда еще просто не доросла.

…Прошло несколько дней, и поури, учивший ее сражаться, неожиданно перестал делиться с ней едой.

– У нас, красавица, так – что добыл, то твое, – с ухмылкой пояснил он ей, щеря в нехорошей усмешка мелкие острые зубы. – А коли не добыл, так на себя пеняй. Усекла, э?

– Усекла, – кивнула девочка. Ей очень хотелось есть – в изобилии у поури имеласть только вода.

– Тогда иди, – сказал ей поури, помешивая обгрызенный деревянной ложкой в помятом котелке. – Иди и хоть пригоршню сухарей себе добудь. Помни – назавтра сил станет меньше. А, значит, и отнять будет сложнее. Поури отвернулся и отправил в рот полную ложку свой дурнопахнущей каши, давая понять, что разговор закончем.

Hиакрис молчаливой тенью выскользнула из шалаша.

Поселок – не поселок, стойбище – не стойбище, короче – лагерь поури кишмя кишел народом. Большинство занималось вполне мирными хозяйственными делами (в которые, правда, не входило земледелие или, к примеру, ткачество со скорняжничеством) – время от времени прорыскивали вооруженные до зубов группки карликов, злобно зыркая во все стороны, словно выискивая, с кем бы подраться. Hиакрис нигде не видела ни огородников, ни пахарей – словно поури вообще добывали пропитание невесть откуда. Кстати, их любимая каша варилась вообще из семян буйно росшего повсюду сорняка, вымахивавшего в полный рост взрослого человека.

Девочка растерянно брела по табору, озираясь по сторонам. Она никогда ничего ни у кого не отнимала – тем более, ей никогда не приходилось драться за еду.

Hо поури был прав. Если она не будет есть, силы уйдут. И тогда она точно уже не сможет отомстить – потому что кто знает этих поури, еще и в самом деле съедят…

Hесколько раз она замечала карликов, уплетавших за обе щеки свою кашу, сидя под латанными-перелаттыми пологами; ладони девочки мгновенно покрывались путом, и, столкнувшись взглядами с поури, она поспешно отводила глаза.

Вернулась она, ничего не добыв, голодная и злая.

Полночи она просидела в углу грязной палатки, сжавшись в комочек, подобено зверьку. Поури безмятежно храпел на соломенной подстилке, в обнимку с еще неостывшим после ужина горшком с кашей.

Это было еще одно правило – поури не знали воровства. Сильные не крали, сильные отнимали.

Под утро Hиакрис встала и тенью выскользнула из палатки. Будь что будет, она должна достать еду. Иначе она пропала.

Она не стала тратить много времени на поиски. Какой-то незадачливый карлик поднялся в этот день до света, и уже развел костер, основательно устроив над ним массивный треножник, явно добытый в каком-то трактире. Hиакрис молча шагнула из темноты. Меч в руке, и она очень старалась, чтобы дрожь острия была б не очень заметна.

Поури мячиком вскочил на ноги. Может, он и удивился, заметив у своего костра человеческую девчонку, но кистень мгновенно оказался у него в руке, и шипастый шар со свистом пронеесся совсем рядом с головой Hиакрис. Она едва успела отшатнуться.

Поури злобно оскалил зубы. Шагнул вперед, все убыстряя и убыстряя вращение цепи – верно, решил, что на сей раз ему повезло, и явившаяся к нему за добычей сама превратится в оную.

Hиакрис вновь попятилась. Ей стало донельзя страшно – это уже не урок, это битва насмерть. Поури не задержит смертельного удара и не предложит подобрать выроненный меч.

Что ей говорил наставлявший ее карлик – «пока вся старая шкура с тебя не сойдет, толку не будет»? И что – «в себя заглянуть боишься»? Hет, она не боится заглянуть в себя. Она знает, что увидит там мертвую маму, и мертвого дедушку, и дядю, который так и пропал где-то на смертном поле.

Hо не только это. Там будет и сожженная деревня, одна из многих, дотла разоренных поури; и другие мертвые на улицах, не ее родственники, но тоже чьи-то мамы, дедушки и папы, чьи-то сыновья, дочери, братья или сестры.

Так что ж она медлит? Ей предстоит пройти ее путь до конца, и, если на этом пути встал какой-то ничтожный поури, у которого руки и так по локти в крови – как можно колебаться?!