Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

- Исключили?

- Под фанфары! Сказали, что таким не место… угадай, где?

- В первых рядах?

- Точно! Ну, не место так не место, я и сзади постою. В 39-м отправился в освободительный поход по Западной Украине и Белоруссии, и был я там, сам понимаешь, не во втором эшелоне. А 8 июня 41-го призывают меня на сорокапятидневный военный сбор. Любили мы летние сборы: служишь - не служишь, а государство тебя одевает, обувает, кормит, в то время как зарплата дома идет. Но 22 июня он как ухнул! Немец-то. И про зарплату позабыли. Формировались мы в Костроме и к 1 июля уже были брошены на Псковско-Островское направление. Вот где было пекло! Нам временами мерещилось, что немцы пешком не ходят, только в танках, вроде у каждого немца - по танку. Прижали нас к Чудскому озеру. Огонь - с трех сторон, командование бросило все на самотек. Чтобы не попасть в плен, мы решили плыть по озеру на лодке к Нарве. Лодку нашли большую, человек на сорок, но разбитую. Охотников на это дело собралось вместе со мной одиннадцать бойцов. Остальные сказали, что лучше пусть их снарядами порвет, чем они водой захлебнутся, - все смерть полегче. Выплыли мы на озеро…

- Так ты, оказывается, тоже не всю жизнь на суше воевал?

- Да, командир, ты смотри, родня мы с тобой, получается… Ха-ха… Так вот, выплыли, а как плыть? Весел нет, гребли досками, а ветер, зараза, против нас. Вместо Нарвы прибило нас к эстонскому берегу, к местечку Красные Горы. Слава богу, горы были к тому времени еще красные. Явились мы в военкомат, оттуда нас направили в штаб корпуса, а уж корпусные - в 125-ю стрелковую дивизию. Под Черным попадаю в окружение уже с этой дивизией. Да попадаю так, что не выбраться: при артобстреле меня придавило деревом и разбило весь живот, дыхнуть не мог, потерял сознание. Это было 27 августа 41-го. В этот же день очнулся, а кругом уже - гутен морген… Привезли нас немцы в поселочек Виляндию, на пересылку. Перевязали, подлечили. Оттуда - в Латвию. Там, как на базаре - помнишь, в кино про пиратов, - нас разобрали местные кулаки. А из меня работник как из тебя, командир, радист… Ха-ха… Не обижайся, я в шутку. У меня тогда еще и рана не зажила, а ему, буржую, все давай, да давай, копай, да носи. Хорошо еще, общественную нагрузку не придумал, гад, а то опять из комсомола выгнали бы… Ха-ха… И каждый день попрекал куском хлеба, говорил, что русские не люди, а звери. Однажды я не стерпел: звери? - говорю, - так не долго ждать, когда мы придем и порвем вас, сволочей, на куски, и будем хозяевами не только в вашей засратой Европе, но и во всем мире! Мой буржуй бегом в полицию, оттуда за мной пришел патруль и увел в участок. Четыре дня они меня били. Пробили голову, выбили зуб, тело все было черным. Потом отвезли в рижский лагерь, где я отсидел в карцере 27 суток. Когда выходил из карцера, взяли отпечатки пальцев с рук и ног, отрезали прядь волос - все это положили в пакет. На память, как сказал один фельдфебель… - Платонов закурил и примолк.

- Что было потом?

- Год я копал торф неподалеку от Двинска, а в мае 43-го очутился в разведшколе.

- Очутился? Без сознания, что ли, был?

- Не смейся, каждый из нас прошел свой путь до того места, где мы с тобой сейчас пьем водку. Нам нечего таить друг от друга, кроме одного: того самого дня, когда впервые вместо «да здравствует товарищ Сталин» произнесли «хайль Гитлер». О чем в том лагере у меня спрашивали и что я отвечал, останется со мной до гробовой доски. И никому я не скажу правды: ни тебе, ни жене, ни сыну, если он у меня будет, ни майору НКВД, даже если он приставит мне ко лбу пистолет. Чего меня стрелять-то? Я уже умер, когда сказал «хайль».

- И ты будешь им служить? - произнес командир, не узнав своего голоса - придавленного, немного испуганного и удивленного.

- Буду, - чуть повременив, ответил радист. - Я присягнул им. У меня нет сил предавать дважды. Там, в разведшколе, чуть ли не в каждом углу шушукаются: дескать, мы пришли сюда, чтобы поскорее очутиться на родине и вести борьбу с ненавистным врагом. Да хватит брехать! Вы говорите это сами себе, чтобы заткнуть голос, который каждый день, с утра до ночи твердит одно и то же - «предатель, предатель, предатель…» И все вы знаете, что ваша «борьба», приди вы с повинной в НКВД, начнется и кончится тем, что вы назовете десяток фамилий своих же товарищей, которые маялись по лагерям, попали в разведшколы и не сегодня-завтра спустятся на парашютах на соседний лес, - а потом поедете валить лес в Сибири. И я знаю: никто не даст мне винтовку, чтобы я нашел и пристрелил ту сволочь, которая пробила мне голову в латвийской полиции; чтобы я поставил к стенке тех гадов, которые бросили нас на берегу Чудского озера, а сами смотались и теперь, наверно, носят большие звезды на погонах. Мне не дадут винтовку. И правильно сделают. Я не пацан, как Сименцов, и к своим 30 годам должен определить, в кого мне стрелять, если в моих руках окажется оружие. Я могу ошибиться. Но только один раз. А он уже был…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Радист Платонов достал из-за пазухи фляжку, медленно отвернул крышку и сделал большой глоток. Повременив, протянул командиру. Тот внимательно посмотрел на радиста и мотнул головой:

- Не хочу.

Платонов посмотрел на фляжку, не спеша вернул ее на место и со вздохом произнес:

- Значит, решил…

Командир не ответил. Он посмотрел на часы и строгим, казенным голосом сказал:

- Что-то разведка наша задерживается, не случилось ли чего…

Глава третья. Разведчики

От поляны, где остались командир с радистом, Сименцов и Корытко пробирались до опушки не меньше часа. Временами ноги просто тонули в глубоких сугробах, но потом лес вдруг редел, снежное одеяло становилось тоньше, можно было идти, лишь слегка подгребая носками промокших сапог сереющий под весенним солнцем, некогда легкий и пушистый покров уходящей зимы.

- Ишь, как ветер погулял: там горки навалил, а здесь словно метелкой прошелся, - пытаясь восстановить сбившееся дыхание, прохрипел Сименцов.

- Бегать, Ваня… бегать надо было в школе почаще и подальше. А ты все по девкам норовил, - съязвил порозовевший от ходьбы Корытко. - Говорил вам лейтенант Май - рейху нужны здоровые солдаты, а разведке - самые здоровые в рейхе… Ха-ха…

- А то ты по девкам не мастак, - обиделся Сименцов. - Уж кто бы говорил, да не ты, Мишка.

Оба они, и Иван Виноградов по кличке «Сименцов», и Михаил Партыко, он же «Корытко», в разведшколе имели репутацию парней пронырливых. Виноградов умудрился в первые дни познакомиться с дочерьми каких-то русских эмигрантов, сбежавших в Прибалтику от революции. Все свободное время проводил у них в небольшом поместье в местечке Мильграус, в школу возвращался ухоженным, сытым, пахнущим хорошим одеколоном. О деталях романтических встреч распространяться не любил, зато послушать о пикантных приключениях других курсантов приходил первым. В школе его недолюбливали; одни считали «холеным щенком», другие - молодым везунчиком. Немецкое начальство благосклонно смотрело на забавы курсанта, выросшего в сибирской глуши и неожиданно заглянувшего в приоткрытую прихожую небогатой, но все же старинной русской фамилии. Лейтенант Май, пытавшийся говорить афористично, как-то обронил, что Виноградов вечерами кует основу обновленной нации, смешивая кровь красноярского молотобойца с кровью петербургского графа; в итоге может появиться нужный фюреру тип человека, который в будущем получит право заселить территорию к востоку от Урала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Партыко, выросший в предгорьях Карпат, из-за плохого знания русского языка не мог на равных соперничать с Виноградовым; его видели с какими-то девушками, но они больше смахивали на молоденьких кухарок. Возможно, так оно и было, потому что со свидания Партыко, как правило, возвращался со свертками, из которых сыпались сало, яйца, хлеб. В отличие от Ивана, таившего даже впечатления, Партыко щедро делился трофеями с товарищами, чем снискал всеобщее уважение.