Социальная психология - Девид Майерс

Социальное сравнение

В главе 2 мы уже говорили о той роли, которую играет в нашей жизни социальное сравнение. Наша самооценка зависит от того, с кем мы себя сравниваем. Мы чувствуем себя бестолковыми и неуклюжими только рядом с теми, кто сообразителен и ловок. Если один из бейсболистов подписал контракт на $10 миллионов в год, то его товарищ по команде, получающий $7 миллионов, может испытывать неудовлетворенность. (Эволюционные психологи полагают, что мужчина стремится накопить и продемонстрировать окружающим больше ресурсов, чем есть у других мужчин, по той же самой причине, по какой петухи щеголяют друг перед другом своим хвостовым оперением: конкуренция за внимание представительниц женского пола.) Неутолимая жажда роскоши есть отражение нашего стремления сравнивать себя с теми, кто имеет больше нас: поднимаясь вверх по лестнице богатства или успеха, мы преимущественно сравниваем себя с теми, кто оказался на той же ступени, что и мы, или выше. Люди, живущие в обществах, где велик разрыв между бедными и очень богатыми, и сравнивающие себя с последними, испытывают чувство неудовлетворенности. Пропасть между бедными и богатыми углубилась, отмечает Майкл Хагерти, и этим объясняется, почему, несмотря на возросшее изобилие, счастливых людей больше не стало (Hagerty, 2000). Как правило, люди чувствуют себя более счастливыми тогда, когда доходы примерно одинаковы и рядом мало людей, чье финансовое положение несравненно лучше их собственного.

Распространенным следствием сравнения с «вышестоящими» является то, что в главе 10 было названо относительной депривацией. Это чувство создается, в частности, телевидением: мы осознаем, что у других есть нечто такое, чего нет у нас. Чем больше люди смотрят телепередачи и телесериалы и сравнивают свой образ жизни с образом жизни экранных персонажей, тем активнее растут их собственные материальные желания (Schor, 1998).

Такие феномены, как адаптация к определенному уровню и социальное сравнение, имеют последствия, над которыми нельзя не задуматься: только для того, чтобы поддерживать удовлетворенность, критерием которой являются материальные достижения, требуются постоянно возрастающие финансовые «вливания». «Бедность, — говорил Платон, — заключается не в уменьшившемся богатстве человека, а в его возросшей алчности».

К счастью, адаптация помогает нам приспосабливаться и к более скромному уровню жизни, когда мы решаем упростить свою жизнь или когда вынуждены пойти на это. Когда наш кошелек «худеет», поначалу мы воспринимаем это болезненно. Но в конце концов приспосабливаемся к новой реальности. После того как в 1970-е гг. цены на бензин резко подскочили, североамериканцы смогли намного сократить свою «потребность» в больших, сжигающих много топлива автомобилях.

«Какой бы безысходной ни казалась ночь, утро принесет радость.

Новозеландский психолог Ричард Камманн понял это ещё 20 лет назад: «Объективные обстоятельства жизни играют в теории счастья пренебрежимо малую роль» (Kammann, 1983). Люди, живущие там, где все живут в домах общей площадью не более 360 м2, скорее всего, не будут более счастливыми, чем живущие там, где у всех дома общей площадью 180 м2. Это правда: обстоятельства действительно влияют на наше настроение, но это влияние временное, и нередко ответы людей на вопрос, счастливы ли они, отражают именно это краткосрочное воздействие. Однако эмоциональное воздействие таких значимых событий, как потеря работы или разрыв с любимым человеком, сходит на нет значительно быстрее, чем многие думают (Gilbert et al., 1998). Радостные события — повышение зарплаты, победа в крупном соревновании, важный экзамен, сданный на «отлично», — делают нас счастливыми; и это ощущение сохраняется до тех пор, пока мы не привыкаем к нему. Неприятные события — супружеская ссора, неудача на работе, социальный конфликт — огорчают нас, но редко более чем на несколько дней.

«Все наши желания, за исключением тех, которые можно удовлетворить, имея очень небольшой доход, — не более чем фантазии.

Даже жертвы автомобильных аварий, на всю жизнь оставшиеся парализованными, слепые люди и люди с другими тяжкими признаками инвалидности, как правило, мужественно приспосабливаются к обстоятельствам. Они привыкают к своей инвалидности и достигают нормального или близкого к нему уровня удовлетворенности жизнью (Brickmann et al., 1978; Chwalisz et al., 1988; Shulz & Decker, 1985). Разумеется, жертвы автомобильных аварий хотели бы быть здоровыми, а многие из нас завидуют тем, кто выигрывает в лотерею. Но после некоторого периода адаптации приходишь к поразительному выводу: и люди, ставшие инвалидами после автомобильных аварий, и мы, и выигравшие в лотерею, не сильно отличаемся друг от друга в том, что касается обыденного, повседневного счастья. Адаптационные возможности людей поистине неисчерпаемы.

Можно ли утверждать, что способность людей привыкать к новым удовольствиям и сравнивать свою жизнь с жизнью окружающих питают непрерывный спиралеобразный рост материализма и потребительской активности? Или, возможно, на смену материализму придет нечто менее вызывающее, некий «постматериализм»? Способно ли образование изменить ситуацию? Или оно недостаточно убедительно, ведь знать, что курение причиняет вред, ещё не значит бросить курить? А может быть, все-таки, если люди узнают о том, что связь между богатством и благополучием весьма слаба, они внесут свой вклад в устойчивое будущее?

Из главы 4 мы знаем, что на поведение влияют не только установки, но и различные внешние обстоятельства и что нередко установки следуют за поведением. А это значит, что вызвать более приемлемое с точки зрения экологии поведение могут самые разные факторы, в том числе и государственная политика, основанная на материальном стимулировании бережного отношения к природным ресурсам, пропаганда, направленная на выработку приверженности определенному поведению, отказ от Я-мышления в пользу Мы-мышления и от заботы о настоящем — в пользу заботы о будущем (Stern, 2000; Mc-Kenzie-Mohr, 2000; Winter, 2000). Образование — а именно оно и является целью данной главы — тоже играет определенную роль, и нужна информация о том, что Джордж Говард назвал «Мыслями, убийственными для мира, ресурсы которого ограниченны» (см. «Проблема крупным планом»).

«Сколь велико ни было бы различие между людьми, существует некий баланс радости и печали, уравнивающий всех.

Как уже было сказано выше, конец XX в. был отмечен ростом материализма и потребления, причем с наибольшей силой это проявилось в США. Когда сотрудники компании Roper, проводившей опрос общественного мнения, спрашивали у респондентов, что, по их мнению, делает «жизнь хорошей», ответ «много денег» в 1975 г. был получен от 38 % респондентов, а в 1996 г. — от 63 % (Putnam, 2000). С утверждением «Я не могу позволить себе всего того, что мне действительно нужно» согласны 39 % американцев, зарабатывающих от $75 000 до $100 000 в год (Schor, 1998).

Однако есть признаки начавшегося сдвига в сторону постматериалистских ценностей. Он происходит по мере того, как люди:

— осознают такие реалии, как рост народонаселения, изменение климата, уничтожение дикой природы и исчезновение многих видов животных и растений;

— понимают, что погоня за материальными благами делает их менее счастливыми;

— понимают, что экономический рост богатых стран не принес их гражданам удовлетворения.

У людей, стремящихся к постоянному пополнению «запасов», нередко скапливаются кучи компакт-дисков, которые они ни разу не слушали; в шкафах полно одежды, которая редко надевается, а гаражи забиты роскошными авто, но все это не приносит им радости. Мы стали жить в более просторных домах, но у нас появилось больше распавшихся семей; мы имеем более высокие доходы, но у нас больше неблагополучных подростков; у нас стало больше психиатров и больше людей, нуждающихся в их услугах. Станет ли в новом веке чрезмерное потребление, бывшее в конце прошлого века индикатором социального статуса, ещё более уродливым?

Одним из первых, кто обратил внимание на начавшийся спад потребительского ажиотажа, был Рональд Инглхарт, социолог, проводивший опросы общественного мнения и изучавший состояние нравственности в разных странах (Inglehart, 1990). И в Европе, и в Северной Америке он заметил признаки того, что формирующееся новое поколение больше волнуют человеческие отношения, сохранение природы и смысл жизни, нежели проблемы экономического роста и обороноспособности страны. Экс-президент Чехии, поэт и прозаик Вацлав Гавел писал: «Чтобы мир изменился к лучшему, должно измениться человеческое сознание» (Havel, 1990). Людям необходимо проникнуться «более глубоким чувством ответственности перед миром, иными словами — ответственностью перед чем-то более значимым, чем наше собственное Я». Специалист по проведению опросов общественного мнения Джордж Гэллап-младший считает, что желание людей думать не только о себе, но и о «вечном», становится все более заметным: «Одной из двух тенденций, доминирующих в современном обществе, является [наряду со стремлением к более глубоким и более осмысленным отношениям] — поиск духовных ценностей» (George Gallup, Jr., 1998). С 1994 по конец 1998 г. количество американцев, испытывающих потребность «в нравственном совершенствовании», возросло с 58 до 82 % (Gallup, 1998). Одним из аспектов современной духовности нередко становится беспокойство о том, как человечество «управляет» природными ресурсами Земли.