Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Джеймс Бернс

Немногие замечали основной источник трений — внутренние перемены, происходившие в коалиции по мере того, как сходил со сцены противник, который идеологически объединял разных партнеров. Процесс проходил незаметно, пока какое-нибудь роковое событие не давало новый импульс страхам и подозрениям.

В начале марта генерал Карл Вольф, командующий силами СС в Италии, тайно встретился в Цюрихе с Алленом Даллесом, руководителем резидентуры Агентства стратегических служб в Швейцарии, чтобы зондировать возможности капитуляции германских войск в Италии в какой-либо форме. Через одиннадцать дней состоялась вторая ознакомительная встреча. Черчилль понимал, что Кремль мог усмотреть в этих встречах сговор с целью заключения сепаратного соглашения о сдаче германских войск на юге, что позволило бы англо-американским силам, как позднее допускал премьер, продвинуться к Вене и далее вплоть до Берлина и Эльбы, встречая меньше сопротивления со стороны немцев. Поэтому он распорядился информировать о встречах Москву. Молотов уже знал о «переговорах» и потребовал объяснить, почему к участию в них не приглашены русские. Он подозревал здесь не недоразумение, «а нечто худшее».

Частично причина состояла в позиции начальников штабов западных союзников: они не хотели, чтобы русские участвовали на начальной стадии переговоров. Встречи, считали они, носили предварительный характер, на них обсуждались технические, но не политические вопросы. Присоединись русские, переговоры затянулись бы, были бы упущены большие возможности и союзники понесли бы больше человеческих потерь.

Рузвельт убеждал Сталина, что должен считаться в первую очередь с мнением военных на поле боя, — ведь там появляется возможность принудить войска противника к сдаче. Добавлял, что, как человек военный, маршал это поймет. «При такой капитуляции войск противника на поле боя не может быть никаких нарушений согласованных нами принципов безоговорочной капитуляции и никаких политических расчетов».

Ответ Сталина отражал все страхи и подозрения, переживаемые кремлевскими стратегами. Переговоры с противником, доказывал он, допустимы, лишь если не предоставляют немцам возможности использовать их для переброски своих войск на другие участки фронта — прежде всего на советский участок. Вот почему он хотел, чтобы русские участвовали даже на предварительной стадии переговоров. Немцы уже воспользовались переговорами, чтобы перебросить три дивизии с севера Италии на советский фронт. Какой смысл имеет в таком случае ялтинское соглашение, предусматривающее удержание противника на своих позициях и лишение его возможности маневрировать? Красная армия соблюдает условия этого соглашения, Александер — нет. Красная армия окружает и уничтожает немецкие войска. Не собираются ли немцы открыть свой фронт на западе англичанам и американцам?

Рузвельт с негодованием отверг все эти обвинения. Политических переговоров не было. Отсутствие наступательных операций войск союзников в Италии связано главным образом с переброской части их сил на Западный фронт. Переброска германских войск предшествовала переговорам. Проблема, заключал президент с горечью, в стремлении немцев посеять подозрения между Россией и Западом. Стоит ли им способствовать в этом?

Телеграмма Рузвельта, его постоянные заверения в невинности западных союзников не успокоили Сталина, а повлекли за собой выход наружу скрытого недоверия кремлевских политиков. Почему союзники упорствуют в ведении швейцарских переговоров перед лицом советских возражений; что они стремятся скрыть? Не просто ли это уловка, чтобы позволить Гитлеру перебросить на восток больше войск? Не направлены ли англо-американские маневры на то, чтобы подавить в Северной Италии коммунистические и левые силы, как в Греции? Не замышляют ли они по-прежнему захватить Триест — или даже Вену — до подхода русских? Не поглотят ли союзники большие пространства Германии, пока нацисты будут оказывать упорное сопротивление Красной армии? Или плетутся еще более дьявольские заговоры? Все эти подозрения выплеснулись в ответе Сталина Рузвельту: «Вы утверждаете, что реальные переговоры пока не начались. Очевидно, Вы не владеете всей информацией». Военные коллеги Сталина располагают сведениями, что переговоры имели место, в результате чего немцы открыли фронт англо-американским войскам и позволили им продвигаться на восток в обмен на щадящие условия перемирия. Вот почему войска союзников продвигаются в глубь Германии, почти не встречая сопротивления. Он понимает, что англо-американские войска получили выгоду, но зачем скрывать это от русских?

«И что мы наблюдаем на данный момент? Немцы на Западном фронте фактически прекратили войну с Великобританией и Америкой. В то же время они продолжают войну против России, союзника Великобритании и США».

Это наиболее суровое из посланий, которые Сталин когда-либо направлял Рузвельту. Оно также и наиболее зловещее. Переговоры о капитуляции усилили страх перед союзом против России фашистских и капиталистических держав. Повсюду Сталин усматривал события, ведущие к такому сговору: переброска германских войск на восток; яростная оборона гитлеровцами малозначащих городов на востоке и сдача больших городов англо-американским войскам на западе; тайные переговоры Вольфа в Швейцарии и упорный отказ русским в участии. И наконец, секретные разработки союзниками атомного оружия. Рузвельт — инструмент Черчилля, того самого Черчилля, который пытался задушить большевистскую революцию в колыбели.

Рузвельт снова негодовал; сообщил Сталину, что поражен его посланием. Просил такой же веры в свою искренность, какую питал всегда к искренности маршала. Неужели русские поверят, что он способен пойти на соглашение с немцами без согласия СССР? Будет величайшей исторической трагедией, если в то время, когда победа уже близка, отсутствие доверия погубит то, ради чего принесены колоссальные жертвы.

«Откровенно говоря, — заключал президент, — я не могу избавиться от чувства горькой обиды по отношению к Вашим информаторам, кто бы они ни были, из-за столь искаженного толкования ими моих действий или действий подчиненных, пользующихся моим полным доверием».

Нет сомнений, что здание доверия, доброй воли и добрососедства, которое так любовно возводил Рузвельт, рушится. Тот же Сталин, выдвигавший столь ужасные обвинения, использовал силовую политику в Польше, воспрепятствовал участию Молотова в конференции в Сан-Франциско и, несомненно, замышлял использовать право вето для раскола Объединенных Наций. Рузвельт чист перед лицом обвинений Сталина. У него не было ни желания, ни сил заниматься на этом этапе сложными дезориентирующими маневрами. Но его чистота имела опасную грань: он снова оказался в ловушке из-за своего старого стремления разделять военные и политические решения. Убежденный, что переговоры по военным вопросам не имеют политических последствий, он не замечал того, что видел Сталин, а именно: любыми переговорами с противником, в любое время неизбежно создаются определенные политические возможности и блокируются другие.