Магам можно все (сборник) - Марина Дяченко

Арман дохнул еще. Гортань его полна была пламени, и он готов был отдать все, без остатка.

Содрогнулся искривленный конус. Жерло по-прежнему оставалось темным, но там, в глубине, что-то рвалось и трескалось, Арману почудился судорожный вздох.

И тут на него навалилось.

Не теряя сознания, но будто оцепенев, он видел пустыню насквозь — она полна была жизни, как и море, и, как в море, на дне ее таились жуткие и беспощадные существа… А потом он видел море, из которого когда-то поднялась эта пустыня, и горы, которые ушли под воду и стали морским дном… Кольцо, кольцо замыкалось — высыхали морские раковины, обжигаемые солнцем, как глина в гончарной печи… Чужие твари заселяли чужие горы, а потом случалась перемена, горы проваливались, давая место морю, где жили совсем другие твари, жили, чтобы умереть и дать место следующим…

Он видел Спящего, замурованного в скалах под фундаментом замка и ужасного Юкку в подводных чертогах…

Он видел звездное небо не таким, каким оно было всегда — на его памяти и на памяти предков. Венец Прадракона на этом небе был ярче и многокрасочнее, а туманностей Огненное Дыхание было две… Закручивались, пожирая друг друга, черные спирали пустоты, а рядом рождались новые звезды, увенчанные извивающимися лучами, белые с желтым…

Арм-Анн вдувал и вдувал пламя в холодные уста мертвого вулкана. Он задавал мысленные вопросы — но видения, сменявшие друг друга, вряд ли можно было назвать ответами. Многое из увиденного было непонятно ему, но безусловно источало мудрость, уверенность, спокойствие.

И Арм-Анн успокоился — впервые за много дней. Погасший вулкан не был мертвым, и угасающий род не был обреченным. Двести первый потомок вернулся домой, к колыбели предков, и не было силы, которая помешала бы ему остаться тут навсегда.

Он не заметил, когда принял обличье человека; растянувшись в горячем песке, он слушал небо и слушал пустыню, и не горевал более об отце, потому что твердо надеялся когда-нибудь встретиться с ним.

И он заснул, умиротворенный, на песке под звездами, слушая пустыню.

Невероятное событие привело в ужас и королевский дворец, и последнюю лачугу: морское чудовище, уже долгое время не тревожившее берега, готово было объявиться снова.

Все гадалки предсказывали лиха и беды; компасы ушедших в море кораблей вертелись, как детские волчки.

Рыбацкие суда возвращались без улова, охваченные паникой. Кто-то что-то видел, кто-то слышал звуки, доносящиеся прямо из моря, кто-то попросту пропал без вести.

Были приведены в боевую готовность части береговой охраны, но с каждым днем доблестные ряды их редели и истончались. Зато по стране бродили полчища дезертиров, распостраняющие такие слухи, что даже самые добропорядочные и зажиточные хозяева готовы были бросить все и бежать куда глаза глядят.

Остин то и дело выступал с речью, одной и той же: король и советники, мол, не допустят, чтобы какое-то чудовище терроризировало мирных граждан… Раз или два приходили сообщения, что какой-то рыбак изловил чудовище сетью и скоро привезет на всеобщее обозрение, но верить таким слухам не спешили. Напротив — стоило кому-нибудь завопить благим матом, что «подводный ужас» вчера сожрал две деревни с жителями, скотом и домашней утварью — ему внимали, выкатив глаза и стуча зубами… Настали нехорошие, смутные времена.

— Ты ведь победил уже дракона — почему бы тебе не победить и морское чудовище? — громко спросила королева у своего мужа.

Дело было за завтраком, длинный стол разделял супругов, и, разговаривая, приходилось почти кричать.

Остин вздрогнул. Слуга чуть на пролил на скатерть белый винный соус, а присутствующие здесь же камердинер, паж и поваренок повернули головы так дружно, будто их дернули за ниточки.

— Ты же храбрец! — бесстрастно заметила королева.

Лицо короля пошло красными пятнами, но он ничего не ответил и склонился над тарелкой.

После завтрака Юта удалилась в свои покои, и туда же ворвался Остин. Одним свирепым взглядом окинул жену, сидящую за столом, чернильницу с торчащим пером, ворох исписанной и исчерканной бумаги. Щелкнул пальцами, отсылая молчаливую фрейлину. Протянул сквозь зубы:

— Если еще хоть раз ты посмеешь без разрешения открыть рот…

Да, король был по-настоящему взбешен. Уроки этикета слезали с него, как кожа со стареющей змеи.

— Если ты еще раз посмеешь вякнуть…

Юта встала — по-прежнему бесстрастная, даже чуть насмешливая:

— Что же? Ты снова отдашь меня дракону?

Остин всхрапнул:

— Значит, правда… То, что про тебя говорят…

Юта вскинула голову:

— Что же?

За портьерой тихо возились два подслушивающих пажа.

— Сосватанная драконом — вот что! Замуж тебя выдал змей, мерзкий дракон, склизкая тварь…

Юта шагнула вперед, презрительно сжав губы, безжалостная, как фехтовальщик перед дуэлью:

— Он стократ благороднее тебя!

— Да?! Твой дракон, помнится, смердит, как обгадившаяся коза!

Юта будто натолкнулась на невидимое препятствие. Со свистом втянула воздух. Бросила, как камень в лицо:

— Глупец… Я видела весь ваш бой. Я видела, как ты струсил.

За портьерой упало что-то тяжелое, послышался топот убегающих ног. Остин смотрел сквозь Юту белыми, ненавидящими глазами.

Уходя, он споткнулся и ударился лицом о дверную ручку. Вечером слуги, посмеиваясь, передавали из уст в уста: королева поколотила короля, вон какой синяк оставила!

Остин дожил-таки до самого страшного: над ним смеялись.

Пустыня приняла Армана, почти что усыновила.

С каждым днем он становился сильнее, и видения, являющиеся ему под жерлом потухшего вулкана, наполнялись новыми красками и новым смыслом. Предки говорили с ним — молча, но внятно, и никто не упрекнул его, что оставил замок на произвол судьбы, что не исполнил Ритуала…

Замок. Ритуал.

Разваленные башни, черный зев Драконьих Врат, запертые комнаты, пустые залы… Мертвое строение, и та, чей смех оживлял его, далеко, ох как далеко…

Поймав себя на подобной мысли, он скрипел зубами и отталкивал Юту от себя, изгонял, забывал. Но дни шли и шли, и вновь обретенное спокойствие таяло, как лед на ладони.

Однажды ночью он проснулся, покрытый потом. Звук, длинный красивый звук явился из остывающей пустыни — а пустыня богата голосами… Но во сне Армана голос пустыни был голосом старинного музыкального чудовища, инструмента, загромождавшего Органную комнату. Инструмент пел, а перед ним стояла, упрямо вскинув голову, странная, некрасивая, случайно похищенная принцесса…