Стругацкие. Лучшие произведения в одном томе - Стругацкие Аркадий и Борис

– Ненависть! Ненависть поведет нас! Хватит фальшивой любви! Хватит иудиных поцелуев! Предателей человечества! Я сам подаю пример святой ненависти! Я взорвал броневик кровавых жандармов! У вас на глазах! Я приказал повесить воров и гангстеров! У вас на глазах! Я железной метлой выметаю нечисть и нелюдей из нашего Города! У вас на глазах! Я не жалел себя! И я получил священное право не жалеть других!..

Андрей ткнулся в подъезд редакции. Дверь была заперта. Он злобно ударил в нее ногой, задребезжали стекла. Он принялся стучать изо всех сил, шепча ужасные ругательства. Дверь отворилась. На пороге стоял Наставник.

– Входи, – сказал он, посторонившись.

Андрей вошел. Наставник запер за ним дверь на засов и повернулся. Лицо у него было мучнисто-бледное, с темными кругами под глазами, и он то и дело облизывал губы. У Андрея сжалось сердце – никогда раньше он не видел Наставника в таком подавленном состоянии.

– Неужели все так плохо? – спросил Андрей упавшим голосом.

– Да уж… – Наставник бледно улыбнулся. – Уж чего тут хорошего.

– А солнце? – сказал Андрей. – Зачем вы его выключали?

Наставник стиснул руки и прошелся взад-вперед по вестибюлю.

– Да не выключали мы его! – проговорил он с тоской. – Авария. Вне всякого плана. Никто не ожидал.

– Никто не ожидал… – повторил Андрей с горечью. Он стянул плащ и бросил его на пыльный диван. – Если б не выключилось солнце, ничего бы этого не было…

– Эксперимент вышел из-под контроля, – пробормотал Наставник, отвернувшись.

– Вышел из-под контроля… – снова повторил Андрей. – Вот уж никогда не думал, что Эксперимент может выйти из-под контроля.

Наставник посмотрел на него исподлобья.

– Н-ну… В известном смысле ты прав… Можно смотреть на это и таким образом… Вышедший из-под контроля Эксперимент – это тоже Эксперимент. Возможно, кое-что придется несколько изменить… заново откорректировать. Так что ретроспективно – ретроспективно! – эта тьма египетская будет рассматриваться уже как неотъемлемая, запрограммированная часть Эксперимента.

– Ретроспективно… – еще раз повторил Андрей. Глухая злоба охватила его. – А что вы теперь прикажете делать нам? Спасаться?

– Да. Спасаться. И спасать.

– Кого спасать?

– Всех, кого можно спасти. Все, что еще можно спасти. Ведь не может же быть, чтобы некого и нечего было спасать!

– Мы будем спасаться, а Фриц Гейгер будет проводить Эксперимент?

– Эксперимент остался Экспериментом, – возразил Наставник.

– Ну да, – сказал Андрей. – От павианов до Фрица Гейгера.

– Да. До Фрица Гейгера, и через Фрица Гейгера, и невзирая на Фрица Гейгера. Не пускать же из-за Фрица Гейгера пулю в лоб! Эксперимент должен продолжаться… Жизнь ведь продолжается, несмотря ни на какого Фрица Гейгера. Если ты разочаровался в Эксперименте, то подумай о борьбе за жизнь…

– О борьбе за существование, – криво усмехнувшись, проговорил Андрей. – Какая уж теперь жизнь!

– Это будет зависеть от вас.

– А от вас?

– От нас мало что зависит. Вас много, вы все здесь решаете, а не мы.

– Раньше вы говорили по-другому, – сказал Андрей.

– Раньше и ты был другой! – возразил Наставник. – И тоже говорил по-другому!

– Боюсь, что я свалял дурака, – медленно проговорил Андрей. – Боюсь, что я был просто глуп.

– Боишься ты не только этого, – с каким-то лукавством заметил Наставник.

У Андрея замерло сердце, как это бывает, когда падаешь во сне. И он грубо сказал:

– Да, боюсь. Всего боюсь. Пуганая ворона. Вас когда-нибудь били сапогом в промежность?.. – Новая мысль пришла ему в голову. – Да вы ведь и сами побаиваетесь? А?

– Конечно! Я же говорю тебе, что Эксперимент вышел из-под контроля…

– Э, бросьте! Эксперимент, Эксперимент… Не в Эксперименте дело. Сначала павианов, потом – нас, а потом и вас, так ведь?..

Наставник ничего не ответил. Самое ужасное заключалось в том, что Наставник не сказал на это ни слова. Андрей все ждал, но Наставник только молча бродил по вестибюлю, бессмысленно передвигал с места на место кресла, стирал рукавом пыль со столиков и даже не глядел на Андрея.

В дверь постучали – сначала кулаком, а потом сразу стали бить ногой. Андрей отодвинул засов – перед ним стояла Сельма.

– Ты меня бросил! – сказала она возмущенно. – Я еле пробилась!

Андрей стесненно оглянулся. Наставник исчез.

– Извини, – проговорил Андрей. – Мне было не до тебя.

Ему было трудно говорить. Он старался подавить в себе ужас от одиночества и ощущения беззащитности. Он с дребезгом захлопнул дверь и торопливо задвинул засов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Редакция была пуста. Видимо, сотрудники разбежались, когда началась пальба около мэрии. Андрей проходил по комнатам, равнодушно оглядывая разбросанные бумаги, опрокинутые стулья, неопрятную посуду с остатками бутербродов и чашки с остатками кофе. Из глубины редакции доносилась громкая бравурная музыка, это было странно. Сельма тащилась следом, держа его за рукав. Она все говорила что-то, что-то сварливое, но Андрей ее не слушал. Зачем я сюда приперся, думал он. Все же удрали, дружно, как один, и правильно сделали, сидел бы сейчас дома, лежал бы в постели, гладил бы свой несчастный бок и дремал, и наплевать на все…

Он вошел в отдел городской хроники и увидел Изю.

Сначала он не понял, что это Изя. За дальним, в углу, столом, согнувшись над раскрытой подшивкой, стоял, упираясь широко расставленными руками, неряшливо, ступеньками остриженный посторонний человек в подозрительной серой хламиде без пуговиц, и только через мгновение, когда человек этот вдруг знакомо осклабился и принялся знакомым жестом щипать себя за бородавку на шее, Андрей понял, что перед ним Изя.

Некоторое время Андрей стоял в дверях и смотрел на него. Изя не слышал, как он вошел. Изя вообще ничего не слышал и не замечал – во-первых, он читал, а во-вторых, прямо у него над головой висел репродуктор, и оттуда неслись громовые бряцания победного марша. Потом Сельма ужасно завопила: «Да ведь это же Изя!» – и ринулась вперед, оттолкнув Андрея.

Изя быстро поднял голову и, осклабившись еще шире, распахнул руки.

– Ага! – заорал он радостно. – Явились!..

Пока он обнимался с Сельмой, пока звучно и с аппетитом чмокал ее в щеки и в губы, пока Сельма вопила что-то неразборчивое и восторженное и ерошила его уродливые волосы, Андрей приблизился к ним, стараясь побороть в себе острую мучительную неловкость. Режущее чувство вины и предательства, которое едва не свалило его с ног в то утро в подвале, за последний год притупилось и почти забылось, но сейчас снова пронзило его, и он, приблизившись, несколько секунд колебался, прежде чем рискнул протянуть руку. Он нашел бы совершенно естественным, если бы Изя не заметил этой его руки или даже сказал бы что-нибудь презрительное и уничтожающее – сам он наверняка поступил бы именно так. Но Изя, освободившись от объятий Сельмы, с жаром схватил его руку, пожал и с огромным интересом спросил:

– Где это тебя так разукрасили?

– Побили, – кратко ответил Андрей. Изя поразил его. Хотелось очень много ему сказать, но он спросил только: – А ты откуда здесь взялся?

Вместо ответа Изя перебросил несколько страниц подшивки и, преувеличенно жестикулируя, прочел с пафосом:

– «…Никакими доводами разума невозможно объяснить ту ярость, с которой правительственная пресса нападает на партию Радикального возрождения. Но если мы вспомним, что именно эрвисты – эта крошечная молодая организация – наиболее бескомпромиссно выступают против каждого случая коррупции…»

– Брось, – сморщившись сказал Андрей, но Изя только повысил голос:

– «…беззакония, административной глупости и беспомощности; если мы вспомним, что именно эрвисты подняли «дело вдовы Баттон»; если мы вспомним, что эрвисты первыми предупредили правительство о бесперспективности болотного налога…» Белинский! Писарев! Плеханов! Ты сам это сочинил или твои идиотики?