Демоны на Радужном Мосту. Бег к твердыне хаоса. Девяносто триллионов Фаустов - Джек Чалкер

Он взглянул на Кришу, одиноко сидящую в углу, затем на хронометр. Как же ему хотелось знать, что делать! Лучше он убьет ее, но не позволит превратить в животное! Но чем дольше он смотрел на нее, вдруг показавшуюся ему такой маленькой и жалкой, тем лучше понимал, что никогда не сможет так поступить.

«Должен же быть какой-то выход! Думай! Думай!» Он скользнул взглядом по хронометру. Две минуты, отсчет продолжается. Как мало времени осталось на раздумья!

Неважно, запрограммировал ее тот демон или нет, главное — что проклятие основано на ее худших кошмарах. Кинтара ни к чему строить круги ада, им довольно позволить тебе самому их соорудить, а потом воплотить их в действительность.

Маккрей потерял веру, но когда-то она была сильна в нем, и он был священником, давшим обет безбрачия. Он оказался слишком человеком. Любовь к недостижимой женщине стоила ему профессии, порвала на куски не только его веру в Бога, но и веру в себя. А потом другая женщина, хотя и совершенно иного рода, поработила его. Потом она же и еще одна выпустили на свободу Кинтара. Тьме нетрудно было обратить его внутреннюю ненависть к самому себе в ненависть ко всем женщинам. Если бы его характер оказался достаточно жестоким, он мог бы превратиться в насильника, а может, и серийного убийцу женщин. Это был его личный скелет в шкафу, та часть его души, в которую он и сам не смел взглянуть. Он и теперь не смеет, и может трансформироваться так же легко, как и Криша — стать воплощением собственных кошмаров, а то и добавить что-нибудь от себя.

Джозеф всегда был заносчивым гипнотом, взращенным в жестоком обществе, где не ценится жизнь человека. Но он все же подчинялся законам цивилизации, которые ограничивали его порывы и позволяли ему хоть как-то различать, что правильно, а что нет. Независимо от того, что он сам думал по этому поводу. Тьма отбросила все его ограничения, переопределив «правильное» как все, чего ему хочется, а «неправильное» — как все, что может этому помешать. Таким образом, он стал мужским вариантом Калии, за одним исключением: Джозеф не станет добровольно подчиняться Кинтара — ни князю, ни кому-либо другому.

А Модра — независимая, гордая Модра, не раз видавшая, как ее решения оборачиваются трагедиями, и потому несущая огромный груз вины? Она позволила тьме соблазнить себя, сделать себя уступчивой, пассивной мазохисткой, послушной и покорной. Так, чтобы ей больше не приходилось думать и решать.

Как там говорил Маккрей? «Девяносто триллионов Фаустов». Девяносто триллионов разумных существ, и у каждого в душе есть темные уголки, затаенные комплексы, только и ждущие, как бы вырваться и сокрушить три могучие цивилизации. Готовые освободиться по воле Механика и его приспешников, ради их бесконечного развлечения.

«Победите, если окажетесь достойны». Вот что сказало чуждое, богоподобное существо четверым, достигшим той далекой станции. Что оно могло иметь в виду? Нравственность? Дух? Как можно с их помощью противостоять тьме, искажающей и соблазняющей даже лучших? Быть может, интеллект? Удастся ли им разгадать великую головоломку, пока еще не слишком поздно? Но почему им просто не дали ответа? Если эти, на Мостике Великого Корабля, — настолько уж высокоморальные и одухотворенные личности, что сражаются со всем этим злом, то почему им было не дать четверке точные указания, пока можно? Почему смертные вечно должны удостаиваться своих богов?

Может, для того, чтобы убедить богов в том, что смертные заслуживают их внимания, заслуживают этического отношения? Во многих верах, в том числе и в вере Маккрея, если он правильно его понял, зло было не столько оппонентом богов, сколько их инструментом для отсеивания худших и совершенствования лучших. Существует ли некая высшая награда, некое превосходное состояние, которого даже мы, микробы из выхлопа двигателя, можем достичь? Нечто, что вознаградит богов Корабля за их невероятные усилия, время и заботы?

«В этом ли дело? — спросил он себя. — Мы должны продемонстрировать, стоим ли мы подобных усилий?»

Минута!

Он вскочил и сбросил скафандр. Никаких преград. Затем подошел и сел перед ней на корточки. Она взглянула на него огромными карими глазами, в которых застыли покорность и отчаяние.

— Соберись! — закричал он. — Не позволяй им так с тобой поступить!

Она никак не отреагировала. Тогда он встал, схватил ее за руки и силком заставил встать. Они были почти одного роста; он заглянул прямо ей в глаза.

Тридцать секунд.

— Ты не одна! — крикнул он ей, не уверенный, что она вообще его понимает.

Двадцать секунд.

— Я не позволю тебе остаться одной! Я не позволю, чтобы это с тобой случилось!

Десять секунд.

От безысходности и отчаяния он притянул ее к себе. Она прижалась к нему, он к ней, и вдруг, повинуясь внезапному порыву, запреты, действовавшие всю его жизнь, все внушения куда-то пропали. Он крепко сжимал ее, как будто пытаясь затянуть ее тело в свое, а она так вцепилась в него руками, что ее ногти вонзились ему в спину. Он целовал ее, обнимал, и страсть смешалась в нем с состраданием, когда она ответила.

Пять… четыре… три… два… один…

Они даже не заметили легкого головокружения при выходе в обычное пространство, но когда это произошло, из нее вырвалось нечто, излучающее темную энергию, потянулось к нему и окутало их обоих. Оно выглядело почти как живое существо, с извивающимися щупальцами черного пламени и тремя крохотными алыми глазками. Все экстрасенсы на корабле слышали ужасные ментальные вопли полных злобы тварей, подобных которым не могли и представить…

И вдруг наступила тишина, в которой слышались лишь обычные звуки корабля, шум и вибрация двигателей, переходящих в режим нормального полета.

Первой разжала объятия Криша, Расслабившись, она слегка отстранилась от его губ. Он отпустил ее, почувствовав, что ей нужен перерыв, и она, отступив на полшага, чуть не упала. Он тут же придвинулся, чтобы поддержать ее, но она отмахнулась и осталась стоять, тяжело дыша.

— Криша?..

— Я… я в порядке, капитан, — ответила она, кашляя, на классическом диалекте Мицлаплана, с которым у нее обычно были трудности. Она отошла к стулу и упала на него, а он, не смея верить, просто смотрел на нее, с восторгом и воодушевлением.

— А что тьма?

— Та, что внутри меня, вернулась на свое место, — ответила она, не сдерживая слез. — Та, что была добавлена, исчезла. Умерла, наверно, если такие вообще могут умереть. Впрочем, остальные находятся в том же положении, что и я. От них самих зависит, смогут ли они справиться и загнать это обратно. Что ж, по крайней мере, у нас опять есть выбор.