Толковая Библия. Ветхий Завет. Книги пророческие - Александр Лопухин

7–9. Уверенный в своем будущем торжестве, пророк может спокойно сносить все это и продолжать свое дело. Поминутно выставляется на вид упорство народа, с которым Иезекиилю придется иметь дело, в надежде, что это упорство возбудит тем большее рвение со стороны пророка, что он с тем большею готовностью будет воспринимать сообщаемые ему откровения и не позволит обнаружить с своей стороны что-либо подобное этому упрямству толпы, примеры чего были среди пророков (Валаам, Иона, иудейский обличитель Иеровоама) Иезекииль должен тотчас доказать делом свое послушание: пусть он съест то, что Бог вот дает ему. Пророк посмотрел, что было в протянутой к нему руке, и увидев, что от него, действительно, требуется почти невозможное. Чья была рука, пророк не решается сказать: Иеремия же прямо говорил: «И простер Господь руку Свою» (I:9).

10. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон, и горе».

10. Свиток развертывается перед глазами пророка, чтобы он наперед увидел его содержание. Он был исписан, вопреки обыкновению, на обеих сторонах, как и скрижали завета (Исх XXXII:15), в знак полноты и многосодержательности (м. б. указание также на продолжительность пророческой деятельности Иезекииля — более 20 лет) и содержал исключительно плач (как и будущая книга Иезекииля, в которой есть много речей, прямо надписанных «плач»: XIX:1, XXVI:17 и др.), по временам переходящий даже в стон боли и вопли отчаяния («горе», по-евр. «ги». д. б. междометие). Содержание свитка Иезекииль может обозреть одним взглядом, потому что он находится в состоянии сверхчувственной реальности. Из взгляда на свиток пророк мог, заключить, какая будет его проповедь со стороны содержания, о котором ему еще ничего не говорилось (отсюда это обозрение отнесено ко II гл., а съедение к III, говорящей о вступлении пророка в его служение). Т. о. служение пророка, тяжелое со стороны народа, будет тяжело и со стороны самого содержания проповеди.

Глава III

Вступление пророка в служение.1–3. Съедение свитка. 4–11. Успокоительное ободрение пророка к принятию призвания. 12–15. Удаление Божественного явления и перенесение пророка в Тел-Авив. 16–21. Новые разъяснения насчет пророческого призвания. 22–27. Внешнее состояние пророка в течение последующих предсказаний.

1. И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву.2. Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток;3. и сказал мне: сын человеческий! напитай чрево твое и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе; и я съел, и было в устах моих сладко, как мед.

1–3. Господь отвлекает пророка от разглядывания свитка, напоминая ему свое требование съесть его с настойчивостью («съешь — съешь» = ну съешь же; в слав. 1 раз, ст. 1), и пророк берет свиток в губы (ст. 2), все еще не решаясь проглотить его; но Господь ясно и определенно требует именно последнего (в третий раз). Это в знак, конечно, того, что сообщаемое ему слово Божие он должен внутренне усваивать, как бы претворять в плоть и кровь свою, чтобы потом при проповеди извлекать его изнутри себя и говорить неистощимо. Съев свиток пророк вопреки ожиданию нашел его сладким и не просто сладким, но чрезвычайно, — как мед. Это было знаком того, что слово Божие, которое содержал свиток, всегда бывает для человека «в радость и веселье сердца» (Иер XV:16; Пс CXVIII:103), что «бесконечно приятно быть орудием и вещанием Всевышнего и самые тяжелые божественные истины для человека с духовным разумением имеют отрадные и успокоительные стороны» (Генгстенберг). «Съедение свитка не столь странный символ для древности и востока, как для нас. Мы резко различаем между телесной и духовной жизнью и думаем, что питание служит поддержанию только первой; для древнего же человека еда была больше, чем физическое подкрепление; в древней Аравии общение в еде служило началом и для общения в жизни, связывая едящих и в духовных стремлениях; еда — это непосредственное питание крови, которая с своей стороны есть седалище души; припомним, что через вкушение плода с древа райского можно было достигнуть обладания духовными познаниями; можно указать, наконец, и на христианскую идею вечери в царствии небесном» (Бертолет). LXX в 1 ст. не имеют евр. предложения: «съешь этот свиток», почему его считают глоссой по Иер XV:18, а в 3 ст. вместо «чрева» имеют «уста», что, вероятно, ошибка переписчика: στόμαχον — στόμα σου.

4. И Он сказал мне: сын человеческий! встань и иди к дому Израилеву, и говори им Моими словами;

4. Теперь уже Иезекииль посвящен в пророка, почему тотчас слышит из уст Божиих торжественную стереотипную формулу, употреблявшуюся при посольстве пророков (Исх III:10; Ис VI; 8, 9; Иер I:7).

5. ибо не к народу с речью невнятною и с непонятным языком ты посылаешься, но к дому Израилеву,

5. Уже сладость, которую ощутил пророк по съедении свитка и которая показывала ему, что сама проповедь будет давать ему благодатное утешение, должна была успокоить его насчет тяжести его служения; но Господь прибавляет еще, что и отношения его к народу — нельзя сказать, что будут до невероятности тяжелы: ему придется иметь дело во всяком случае не с каким-либо чужим народом, которого и языка он не понимал бы. «С речью невнятною и непонятным языком»; букв. «с глубокими губами (слав. «глубокоречивым», которые потому говорят тихо) и тяжелым, т. е. тяжело движущимся (слав. «косноязычным») языком». Здесь может быть указано на то, что круг слушателей пророка будет лучшая часть иудейского населения (которая именно и переселена была в Вавилонию ним и Иехониею), а не простонародье с своим варварским жаргоном и соответствующим развитием, тогда как в 6 ст. речь о чужих языках и народах.

6. не к народам многим с невнятною речью и с непонятным языком, которых слов ты не разумел бы; да если бы Я послал тебя и к ним, то они послушались бы тебя;

6. Кругом деятельности пророка будет не народы иноязычные (как у Ионы) и не целый ряд их, а один родственный народ. Язык — наиболее бросающийся в глаза признак народа (отсюда общее название для того и другого в славянском языке — «язык»), и еврей степень отчужденности и враждебности к себе известного народа измерял мерою непонятности и странности его языка: Ис XXXIII:19. Кроме чисто физического затруднения («которых слов ты не разумел бы») такая миссия была бы и нравственно тяжела: ее не воодушевляла бы любовь и духовная близость к слушателям. Но Господь с горечью замечает, что миссия пророка и в столь неблагоприятных условиях имела бы больше успеха, чем среди Израиля. История апостолов показала впоследствии это. «До того дошло уже тогда во Израиле: пророк как бы предчувствует будущего Павла» (Эвальд). Мысль, что от язычников можно ждать меньше худого, чем от Израиля, проводится не раз Иезекиилем: V:6; XVI:27, 48; XXIII:45. — В этом стихе буквально повторены из предыдущего слова: «с невнятною речью и непонятным языком», без которых легко обойтись и которые ослабляют мысль: «которых слов ты не разумел бы»; почему эти слова считают прибавкой из 5 ст.; их нет в Пешито.

7. а дом Израилев не захочет слушать тебя; ибо они не хотят слушать Меня, потому что весь дом Израилев с крепким лбом и жестоким сердцем.

7. Если тем не менее народ Израильский не станет слушать пророка, то причина этому другая. «Дом Израилев не захочет слушать тебя, ибо они не хотят слушать Меня». С такою же трогательностью Бог утешал некогда Самуила (1 Цар VIII:7, 8) и Спаситель — апостолов (Лк X:16). Более же глубокая причина этого коренится в природных душевных свойствах Израиля: это народ с «крепким лбом (подобно бодающимся животным; LXX: φιλόνεικοι «непокориви», потому что читали вместо «мацах» — «лоб» «маца» — «ссора») и жестоким (черствым) сердцем». — Несмотря на близость выражения к II:4, мысль здесь другая: здесь характеристика Израиля с психологической стороны, там с исторической («они и отцы их»).

8. Вот, Я сделал и твое лице крепким против лиц их, и твое чело крепким против их лба.

8. Упорству народа Бог противопоставит такое же упорство пророка, упорство, конечно, «в благородном смысле истинно пророческого мужества, не позволяющего сломить себя ничем в борьбе» (Эвальд).