Цари. Романовы. История династии - Эдвард Радзинский

Петя благополучно переживет революцию и товарища своих детских игр. После революции его встретит писатель Бунин на каком-то эмигрантском вечере и впоследствии напишет, как Петя Ольденбургский, выслушав беседу старых революционеров, восклицал: «Ах, какие вы все милые, прелестные люди, и как грустно, что Ники никогда не бывал на ваших вечерах! Все, все было бы иначе, если бы вы с ним знали друг друга!»

Они были чем-то похожи – милый Ники и милый Петя.

Дневник. Мелькают страницы – проходит жизнь. «6 мая 1913 года. Странно думается при мысли, что мне минуло 45 лет… Погода была дивная, к сожалению, Аликс себя плохо чувствовала (теперь частая запись! – Э.Р.). Обедня, поздравления, все по-старому, только и разницы, что были все дочери».

Это был 45-й день его рождения – день Иова Многострадального. «Ты еще родился в день Иова, многострадальная моя душа». (Из ее письма.)

Иовом все чаще называет себя он сам.

«Однажды Столыпин предлагал государю важную внутриполитическую меру. Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое, беззаботное, которое как бы говорит: это или что-нибудь другое – не все ли равно. Наконец он заявляет грустным голосом:

– Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю. Мне не везет… к тому же, человеческая воля так бессильна… Знаете ли вы, когда день моего рождения?

– Разве я мог бы его не знать? Шестого мая.

– А какого святого праздник в этот день?

– Простите, Государь, не помню.

– Иова Многострадального.

– Слава Богу, царствование Вашего Величества завершится со славой, так как Иов, претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божьим и благополучием.

– Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие. У меня в этом глубокая уверенность. Я обречен на страшные испытания, но я не получу моей награды здесь, на земле… Сколько раз я применял к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня. Чего я боялся, то и пришло ко мне».

Эпизод этот привел в своих воспоминаниях французский посол Морис Палеолог…

45 лет – уже старик… Любимая мать, друзья, брат, дяди – никого рядом. Один.

Иов… И это странное ощущение: жизнь все больше напоминает сон. Настроения эти особенно сильны в эти годы относительного покоя и тишины, когда будто начинает сбываться благополучие, предсказанное Преподобным Серафимом.

Еще тишина в Европе, еще мир, еще идут дружеские встречи с императором Вильгельмом (именно по пути в Берлин и была начата Николаем эта тетрадь дневника). Но в эту тетрадь вклеены странные фотографии: сын в военной форме отдает честь. Царица и великая княжна – и тоже в военных мундирах полков, шефами которых они были…

Странный военный акцент появился в этой тетради.

Появился он и в жизни.

Нервная Аликс предчувствовала и тосковала. Ее преследовали ужасающие головные боли.

Закончился 1913 год, год высшего благоденствия его империи. 31 декабря он записал: «Благослови, Господи, Россию и нас всех миром и тишиною и благочестием».

6 января 1914 года, будто завершая эпоху, состоялся последний Крещенский парад в Зимнем дворце. В залах выстроились взводы гвардии и военных училищ, императрица-мать в серебряном русском сарафане с голубой андреевской лентой… Аликс – в синем сарафане, шитом золотом, с громадным шлейфом, отороченным соболем, кокошник покрыт бриллиантовой диадемой с жемчугом. Легендарные романовские драгоценности…

В тесной духоте екатеринбургского заключения они будут вспоминать бесконечный холодный мраморный зал, строй гвардии, громадного Николая Николаевича в окружении гигантов гренадеров… Как выходили из дворца на Дворцовую набережную и митрополит спускался на скованную льдом Неву освящать воду в проруби…

1914 год. В тот жаркий июньский день они, как всегда, ушли на яхте с детьми в финские шхеры. Днем к яхте причалила шлюпка с фельдъегерем из Петербурга. Николай прочел две телеграммы и торопливо ушел в свой кабинет-салон. 15 июня в боснийском городе Сараево были убиты выстрелами из револьвера австро-венгерский престолонаследник эрцгерцог Франц-Фердинанд и его жена. В Сараеве, наводненном сербскими националистами, автомобиль почему-то медленно ехал без всякой охраны. Как мишень… Убийца – сербский националист Гавриил Принцип. На языке тогдашних политиков событие это означало: война.

Вторая телеграмма была, возможно, связана с первой. В Сибири в селе Покровском тяжело ранен Григорий Распутин. Его ударила ножом бывшая почитательница Феония Гусева. Распутин – сторонник германской партии, активный враг войны с Германией.

Итак, одновременно возникла причина будущей войны и был устранен, быть может, единственный, кто мог пытаться ее предотвратить и имел влияние на царя. Теперь Аликс была беспомощна. Когда яхта причалила к Петергофу, она быстро прошла во дворец. Запершись в своем кабинете, императрица рыдала.

Что это было? Совпадение? Обычная игра судьбы, столь частая в истории Романовых? Или обычная игра спецслужбы? То ли русской (многие из «камарильи» хотели этой войны, кстати, и великий князь Николай Николаевич), то ли германской (и воинственный император давно грезил об этой войне).

В июле 1914 года броненосец «Франция» с президентом Пуанкаре на борту подошел к русским берегам. Президент приехал договариваться о союзе в будущей войне.

В Петергофском дворце шел прием. Самый блестящий двор Европы встречал французского президента.

Туалеты дам – сияющий поток драгоценных камней. Черный фрак президента среди мундиров свиты. Министр двора – великолепный старик граф Фредерикс, пленяющий осанкой и благородными чертами лица, обер-гофмаршал двора князь Василий Долгоруков – высокий красавец с манерами старой аристократии, и лощеный гофмаршал граф Бенкендорф – они составляли удивительное трио, заставившее французского президента вспомнить изысканное великолепие двора Людовиков.

Во время этого приема сидевший напротив Аликс французский посол Палеолог с изумлением наблюдал странную картину, которую подробно описал в дневнике: «В течение обеда я наблюдал за Александрой Федоровной… Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном платье из белой парчи выглядят еще довольно красиво… Она старается завязать разговор с Пуанкаре, который сидит справа от нее, но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы, и ее лихорадочное дыхание заставляет переливаться огнями бриллиантовую сетку, покрывающую ее грудь. До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император встает, чтобы произнести тост…»