Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

Взгляд упрямо не желал скользить дальше. Крючком зацепился за вдовых цариц. Вон из-за плеча старшей, Кунти-худышки, мама выглядывает. Приблизила маму царица. В покои взяла. Сопровождать всюду велит. Платит щедро, одаривает сверх меры. Это хорошо. И папа говорит, что хорошо. Зато мама жалуется: взбалмошна царица. Начнет выспрашивать у доверенной служанки о ее семейном житье-бытье, словно невзначай переведет разговор на сына, на Карну то есть, а потом злится. Кричит без причины. Дерется иногда. Небольно: шпилькой ткнет слегонца или там ущипнет. После остынет, устыдится и браслет сунет. Мама и простит. А я бы не простил. Я бы сам — шпилькой. Особенно когда царица Кунти меня к себе зовет.

Полюбился я ей, что ли? Усадит в покоях, маму рядом поставит, чтоб никто дурного и в мыслях не держал, вкусненьким кормит. Говорит: если обижают, мне жалуйся! Что я, перуном трахнутый, ей же на ее собственных сыновей жаловаться! Молчу, жую, а она мне о всяких пустяках… и все по голове погладить норовит.

Мама просила папе не рассказывать.

Это правильно. Кому не известно, как через таких вот цариц наш брат страдает? Откажешь ей, тебя же клеветой и обольет.

Оскопят потом или вовсе на кол посадят.

Ладно, стерплю… ради мамы.

Карна с усилием мотнул головой, заставляя себя смотреть в другую сторону. И обнаружил, что голые по пояс факельщики уже бегают вдоль поленницы, тыча живым огнем в смолистую ямалу. Вспыхнули лианы, язычки пламени засновали меж стволами, превращаясь в ослепительно гнедых жеребцов, самовольно впрягаясь в последнюю колесницу Альбиноса. Ветер рванул рыжие гривы, упряжка заржала, вздыбилась — и понесла алоглазого царя на юг, в царство Петлерукого Ямы.

Рукотворное чистилище разверзлось перед взором собравшихся. Медовоокий Агни вылизывал все прегрешения раджи, очищая душу добела, суля в грядущем жизнь новую, прекрасную, истинно райскую, где молочные реки в кисельных берегах текут под небом в алмазах…

Карна зажмурился.

Вот она, смерть.

Настоящая.

Чей жар не в пример горячей полуденного солнца.

Воображение вдруг нарисовало небывалую картину: пламя срывается с привязи, хлещет плетьми во все стороны, и все люди окрашиваются алым. Корчатся в огненной пасти. Друг дружку рвут, словно лишний миг жизни вырвать пытаются. Гангея Грозный вцепился в сирот-Пандавов, Наставник Дрона зубами грызет вдовых цариц, Боец с Бешеным душат раджат-заложников.

А вот и он, Карна. Убивает. Всех, кто попадется под руку. Всех. Убивает. И пламя хохочет, заставляя серьги в ушах исходить надрывным стоном.

Страшно.

Впервые в жизни.

Оглохнуть бы, ослепнуть!.. Ан нет, мара лишь ширится и голосит кто-то вдалеке гласом громким, захлебывается отчаянием:

Здесь отцы, наставники наши, Сыновья здесь стоят и деды, Дядья, внуки, шурины, свекры, Друг на друга восставшие в гневе.

Что за грех великий, о горе, Совершить вознамерились все мы!

Ведь родных мы убить готовы, Домогаясь услад и царства…

А пасть скалится дикой ухмылкой, дышит в лицо жутким смрадом-ароматом горящего сандала пополам с горелой требухой, и летят в нее люди, земли, горы… пропадают пропадом.

Навсегда.

— …Это она! Это она виновата, тварь! Сгубила мужа, сука подзаборная! Сгубила! Радуйся теперь! Пляши!

Карна открыл глаза.

И не сразу понял, что кричит старшая из жен Альбиноса, мамина благодетельница Кунти.

— Радуйся, тварь!

Костер полыхал вовсю, струйки золота слезами Владыки Сокровищ текли по остову колесницы, и хастинапурские владыки изумленно смотрели на кричащую женщину.

Царица Кунти со страшно искаженным лицом стояла перед царицей Мадрой.

Старшая жена перед младшей.

Вдова — перед вдовой.

— Это она! Это она виновата!..

На миг все замерло. Казалось, даже пламя придержало свой размах, вслушиваясь в нелепое, неуместное обвинение.

А потом царица Мадра разбежалась и бросилась в ад, как бросаются летним днем в речную стремнину.

С воплем облегчения.

Вслед за мужем.

* * *

В наступившей суматохе никому не было дела до соглядатая на крыше павильона и его поспешного бегства.

Только каменщик, тихо чинивший бортик восьмиугольной купальни, заметил Карну — тот как раз стремглав несся прочь, соскользнув на землю.

Каменщик сделал вид, что ему соринка в глаз попала.

Каменщику абсолютно не хотелось связываться с этим обормотом, здоровенным не по летам фаворитом наследников.

Подглядывал?

Ну и пусть.

Он вспомнит увиденное примерно через полгода.

И развяжет язык.

Сперва на дворцовой кухне, а там дойдет и выше.

3

СОВЕТ

— Мне очень не нравится эта смерть! — Приглушенный рык Грозного упругой волной раскатился по комнате. Прилип к стенам, окутанным бархатом сумерек, затаился в темноте углов, готовясь при необходимости вернуться эхом в любой момент.

Сомнительно, чтоб кому-либо из собравшихся здесь людей могла понравиться внезапная кончина Панду-Альбиноса. Тем не менее никто не выразил удивления и ничего не возразил. Эти люди умели слушать и сопоставлять, медля с публичными заявлениями. Спросят — ответят. Не спросят — так и будут морщить лбы и топорщить бороды.

Мудрость — умение долго думать и коротко говорить Увы, многие в нашей скорбной юдоли уверены в обратном.

Шестеро пожилых советников (двое воевод, остальные — брахманы) да еще Наставник Дрона — вот кого собрал на ночной совет Гангея Грозный. Собрал не в официальной зале, а в уединенных тайных покоях западного крыла дворца.

Смутные подозрения терзали вечного регента. Тревожные предчувствия и ощущение роковой предопределенности, все то, о чем он успел всерьез подзабыть за последние двадцать с лишним лет. Поэтому Грозный призвал сегодня лишь самых из самых. Способных понять его опасения. Помнящих злые времена, когда один за другим ушли в лучшие миры двое наследников Лунной династии, двое сыновей царицы Сатьявати. А Дрона… Грозный нутром чувствовал: этот поймет. Может быть, даже лучше, чем советники, вдвое превосходящие Наставника возрастом.

Может быть, даже лучше, чем он сам, Гангея Грозный по прозвищу Дед.

Желтыми драконьими глазами мерцали в сумраке масляные плошки. Искаженные тени зыбко колебались на стенах, словно дело вершилось не в тайных покоях, а в подводных чертогах Ганги, Матери рек. Молчание становилось тягостным. Грозный понял: пока он не выложит все, по крайней мере все, что сочтет нужным выложить, эти люди придержат языки за зубами.

И будут правы.

— Дворцовым лекарям и бальзамировщикам было приказано с тщанием обследовать тело раджи Панду. На предмет обнаружения скрытых внутренних повреждений, ран, царапин, укусов змей или сколопендр, а также наличия в теле следов яда. Досмотр провели с усердием, однако никаких явных причин, способных повлечь за собой смерть раджи, обнаружено не было. Что дал допрос царицы Кунти?

Грозный не уточнил, к кому именно он обращается, да