Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

начале 1920‐х годов немало советских ученых склонялось к тому, чтобы артикулировать разделение на классы вокруг оси «умственный/физический» (труд) и в меньшей степени вокруг оси «собственник/рабочий». Зачитываясь Енчменом и ему подобными, преклоняясь перед физическим трудом, который рассматривали как определяющую характеристику пролетариата, ученые выработали острую враждебность к умственному труду, который они считали определяющим свойством интеллигенции. Отрицание возвышенной любви в начале «Собачьего переулка» согласовывалось с демистификацией рефлексологами состояний совестливости или духовного подъема. А горячее неприятие субъективных понятий – химер, распространяемых буржуазией, вторило антипсихологической установке «энергетиков»-физиологов.

При трактовке позиции антигероя Хорохорина, отстаивающего ничем не сдерживаемые телесные влечения, необходимо учитывать рефлексологию и механицизм, переформулированные на бихевиористский лад. Истолковывая революцию как освобождение инстинкта от оков, Хорохорин озвучивает мнение не только Енчмена и Райха, но и комиссара Семашко, считавшего, что задача психотерапии «развязать» полезные «ущемленные эффекты»[1930]. Тут революция была в первую очередь физиологическим событием, а полная свобода половых связей – одним из ее прямых выражений. Наконец тело избавилось от бремени психики, а инстинкты – от сознания. Если ментальных сущностей типа души, психики или совести нет и быть не может, Хорохорин совершенно правильно отводит «инстинкту» – комплексу рефлексов, которые реагировали на возбуждения, первейшее место в своем существовании[1931]. Половое влечение он толкует как наиважнейший из инстинктов, и в этом он мог сослаться, например, на физиолога Сергея Леонидовича Вальгарда. «В ходе филогенетической эволюции от низших животных к высшим и, наконец, к человеку», утверждал тот, в основе полового влечения сохранился «древний врожденный рефлекторный механизм», который можно называть инстинктом[1932]. Для дальнейшего подкрепления своей позиции Хорохорин мог бы процитировать и А. Стуковенкова, который «любовь» отождествлял с либидо. Он доказывал, что «жажда близости, жажда к половым сближениям (libido sexualis)» исходит от головных половых центров, заложенных в человеке[1933]. «Интенсивность полового чувства и учащение половых актов весною отмечено половиною всего студенчества, – замечал, наконец, одесский медик Давид Исаакович Ласс, который нашел параллели между инстинктами животных и половой жизнью людей. – Таким образом, мы имели фактическое подтверждение того, что ритмика половой жизни сохранилась как определенная закономерность»[1934].

Увлечение энергетикой тела и неконтролируемыми внутренними порывами точно могло поместить антигероев Гумилевского в лагерь инакомыслящих – уж очень напоминал нескончаемый бунт инстинктов теорию перманентной революции. Неудивительно, что фрондирующие лекторы Ленинградского коммунистического университета зачитывались натуралистическими теориями Богданова. Не случайно к моменту дискуссии о «Новом курсе» (1923–1924) «теория новой биологии» Енчмена достигла апогея своей популярности в вузах Петрограда и выдержала несколько изданий. В Петроградском государственном университете был даже организован «клуб тэ-эн-бистов» (по первым буквам «теории новой биологии»)[1935]. Физиологизм – выпячивание биологического в поведении человека – прочно увязывался с культом молодого тела и ассоциировался с обращением оппозиции к молодежи.

В духе механицизма и натурализма начала XX века вдохновители Хорохорина выводили моральные качества человека не из его мыслей и намерений, а из его физических данных. По их мнению, политический смысл пребывал в материи, а не в слове. С этой точки зрения троцкисты были своего рода дегенератами. Попытка сделать носителем высшей истины материальную субстанцию – мускулатуру, систему кровообращения и весь спектр других знаков, предположительно вписанных в тело, была, однако, обречена на провал. Субъекта нельзя было превратить в объект, лишенный намерений и целей и понятый как конгломерат сосудов, тканей и нервов, не подвергнув серьезной опасности само понятие революционного освобождения пролетариата. «Новый человек» предполагал нечто непредвиденное, восхитительное, и его рождение никак не вытекало из принципов редукционистской науки о психике. Нужен был другой диагноз.

2. Сублимация

Вернемся к рассмотрению романа Гумилевского. Общение главного героя Хорохорина с коллегами-студентами должно было убедить его – и в равной степени читателей – в пагубности чрезмерной сексуальности. По сюжету, тотчас же после встречи с Бабковой, которая отказалась удовлетворить его половые потребности, Хорохорин сталкивается лицом к лицу со студентом из крестьян Боровковым. Хотя оба персонажа участвовали в Гражданской войне, события очень по-разному повлияли на их сексуальность. Если Хорохорин утратил всякую способность контролировать свое половое влечение, то Боровков научился его подавлять.

– Слушай-ка, – спросил он [Хорохорин], стараясь держаться простого, как требовал предмет разговора, тона, – как, брат, ты с бабами устраиваешься?

– То есть как? – не понял тот. – В каком смысле? Почему ты спрашиваешь об этом?

– Да ведь вот я с Анной по большей части, – пояснил Хорохорин, – а сейчас нет ее, в данный момент. У меня работа. Нужна женщина. Как быть? Не к проституткам же на улицу идти! Как ты обходишься?

Боровков принес с буфетной стойки стакан чая, залпом отпил половину и тогда уже покачал головой:

– Я, брат, плохо в этих вопросах разбираюсь. Хотя я тоже очень часто страдаю половой жизнью, потому что не имел случая, но только, что касается проституции, я, брат, противник, потому что я их ненавижу и можно заразиться венерической болезнью[1936].

Для склонного к физиологическим рассуждениям Хорохорина половое сношение с проституткой – подходящий способ разрядки энергии. Проститутка – это семяприемник, чья деятельность способствует здоровью; она никоим образом не является причиной болезни; Боровков же ассоциирует проститутку с венерическими болезнями[1937].

С точки зрения советских ученых, в поведении Хорохорина нет ничего необычного. В одном исследовании даже утверждалось, что студенты из рабочей среды более склонны иметь первые сексуальные отношения с проститутками, чем представители других классов[1938]. По некоторым данным, если до революции услугами проституток пользовался 41 % поволжского студенчества (как раз там и разворачивается действие романа Гумилевского), то в 1922/23 учебном году – 47 %[1939]. Хорохорин и ему подобные еще не осознали, что загрязнение тела и классовое загрязнение идут рука об руку. Позднее он поймет то, что Боровков знал с самого начала: проститутка передает половым путем не только венерическую болезнь, но и чуждое сознание.

Хорохорин спрашивает Боровкова с плохо скрываемой насмешкой:

– Что же ты, девственник, что ли?

– Почему? Я, брат, женат. Еще в двадцатом году женился. А потом пошел в Красную армию, служил два года, тогда был раз в отпуску и имел все с женой.

Девственность антипода в глазах Хорохорина свидетельствовала бы не только о недостатке в нем мужественности, но и о физическом недомогании, вызванном половым воздержанием. Ответ Боровкова выливается в диалог:

– А теперь?

<…>

– Жду отпуска! Курс кончим – дадут отпуск. Я, брат, тогда наверстаю свое с женой!

Хорохорин жался и не понимал. Боровков спросил сочувственно:

– Давно ты без Анны?

– Четвертый день…

– Только-то! – расхохотался Боровков. – Да чего ты нос