Лукиан Самосатский. Сочинения - Лукиан

32. Архий. Не понимаю! Разве из всех наших врагов Демосфен не был нам наиболее враждебен?

Антипатр. Не был. По крайней мере в глазах того, кто ценит в человеке верность самому себе, кто считает себя другом всякого честного и стойкого нравом человека. Ведь прекрасные качества и в недругах прекрасны, и доблесть всегда и везде достойна уважения. Не считай меня хуже Ксеркса, который был так восхищен лакедемонянами Булием и Сперхидом, что, имея возможность убить их, отпустил на свободу. А я если и восхищался кем-нибудь, то, конечно, прежде всего Демосфеном, с которым дважды лично встречался в Афинах, хотя оба раза почти не имел свободного времени. Я много слышал о нем от других и сам был свидетелем его гражданских выступлений. Но пусть никто не думает, что я дивился искусству его речей, хотя Пифон против него — совершенное ничтожество, а другие ораторы аттические — дети малые по сравнению с Демосфеном: столько грома и напряжения и размеренности в его словах, так четко очерчены мысли, так несокрушима цепь его доказательств, загоняющих противника в тупик и наносящих ему удар за ударом. Да, пришлось-таки нам раскаиваться, когда мы созвали эллинов в Афины с целью изобличить афинян, положившись на Пифона и на Пифоновы заверения, а вместо того натолкнувшись на Демосфена и Демосфеновы доводы. Неодолимой оказалась для нас сила его слова.

33. Я, однако, ставил красноречие Демосфена на второе место, считая его всего лишь орудием, а дивился безмерно самому Демосфену, его образу мыслей, уму, силе духа, среди всех треволнений судьбы идущего прямым путем и не поддающегося никаким опасностям. Я знал, что и Филипп разделяет мой взгляд на этого человека. Как-то раз царю сообщили из Афин о выступлении Демосфена в народном собрании с речью, затрагивавшей Филиппа. Парменион возмутился и даже несколько насмешливо отозвался о Демосфене. "Парменион! — заметил Филипп. — Демосфен справедливо может говорить с полной свободой: из всех главарей Эллады только он один никогда не был записан в счета моих расходов, и, конечно, я предпочел бы лучше довериться ему, чем разным писакам и ничтожным актерам. А сейчас все поголовно занесены в мои книги и чего только от меня не получают: золото, лес, пшеницу, стада, поместья то в Беотии, то здесь, в Македонии. Но скорее стены Византия мы одолеем нашими осадными снарядами, чем Демосфена — деньгами.

34. И если бы, Парменион, — продолжал Филипп, — какой-нибудь афинянин в Афинах, выступая с речью, оказал мне предпочтение перед отечеством, я воздал бы ему за это деньгами, но не дружбой. Когда же человек ненавидит меня за свою отчизну, я веду против него военные действия, как против крепости, городских стен, гаваней, рвов, но восхищаюсь его доблестью и счастливым почитаю город, имеющий такого гражданина. Тех, первых, по миновании надобности я бы с величайшим удовольствием уничтожил, а этого хотел бы видеть очутившимся здесь, у нас, и предпочел бы его поддержку коннице иллирийцев и трибаллов и всей моей наемщине, так как никогда не поставлю силу оружия выше убеждающей речи и веской мысли".

35. Так вот что сказал Филипп Пармениону. Нечто подобное слышал и я от него. Когда из Афин был отправлен в Херсонес отряд под начальством Диопифа, я был озабочен этим обстоятельством, но Филипп весело рассмеялся и сказал: "Эх, ты! Боишься ущерба для нас от столичного воеводы и воинства? А по мне, все их корабли, Пирей, верфи — вздор и болтовня! Что в состоянии сделать люди, проводящие жизнь в служении Дионису, в разрезании жаркого и в пляске? Один только Демосфен! Не будь его в Афинах — мы овладели бы этим городом еще легче, чем Фивами или Фессалией: обманом, силой, быстротой, подкупом. Ныне же Демосфен один бодрствует; едва лишь подвернется нам удобный случай — он тут как тут, за всеми нашими движениями следует, против наших военных хитростей выдвигает встречные. От Демосфена не укроются ни наши выдумки, ни предприятия, ни замыслы. Мы всюду наталкиваемся на этого человека, как на какое-то препятствие, некий оплот, мешающий нам овладеть всем сразу единым натиском. Поверь, если бы дело зависело только от Демосфена, мы никогда не взяли бы Амфиполя, не держали бы в своих руках Олинф, Фокею и Пилы, не овладели бы Херсонесом и берегами Геллеспонта!

36. Против их воли Демосфен ставит на ноги спящих сограждан, будто мандрагоры вкусивших, и вместо ножа или каленого железа пускает в ход против их легкомыслия прямоту своей речи, нимало не заботясь, понравится им это или нет. Демосфен обратил расходование денег, поступавших в народную казну, с театра на нужды военные; законами о военном судостроении он восстанавливает морские силы афинян, почти вконец разрушенные беспорядками; он пробуждает былую честь гражданства, давно приниженную драхмой и тремя оболами. Демосфен длительно двигающихся под уклон соотечественников заставляет снова подыматься в гору, к славе предков и соревнованию с подвигами Марафона и Саламина, и связывает греков союзами и взаимной поддержкой. От Демосфена не укроешься и не проведешь и не купишь, совершенно так же, как царь персов не смог купить знаменитого Аристида.

37. Этого-то человека, Антипатр, нам надлежит опасаться больше всех кораблей, больше всяких флотов: чем были для афинян минувших времен Фемистокл и Перикл, тем для ныне живущих является Демосфен, родственный Фемистоклу умом, а Периклу — образом мыслей. Это Демосфен добился того, что афинян слушают Эвбея, Мегара, города на Геллеспонте и Беотия. И, право же, афиняне прекрасно делают, назначая стратегом Харета, Диопифа, Проксена и людей им подобных, Демосфена же удерживая дома, на ораторской кафедре: ибо, дай они этому человеку право полновластно распоряжаться вооруженными силами, и морскими и сухопутными, пользоваться удобными случаями и денежными средствами — и Демосфен поставил бы, я боюсь, передо мной вопрос о самой Македонии, поскольку даже сейчас, ведя с нами борьбу лишь при помощи народных постановлений, он то и дело заходит нам в тыл, захватывает врасплох, изыскивает доходы, собирает силы, рассылает во все концы корабли, строит союзные войска и перебрасывает их против нас с места на место".

38. Так вот какой отзыв об этом человеке дал мне тогда Филипп и не раз повторял его после, считая одной из милостей судьбы то обстоятельство, что Демосфен не был военачальником, ибо даже слова оратора, из Афин исходившие, будто тараны и метательные орудия оказывались способными поколебать и смешать замыслы Филиппа. При Херонее, даже после одержанной победы, Филипп не переставал указывать нам, в какое опасное положение поставил нас этот человек. "Хотя мы и одолели, говорил он, — вопреки ожиданию, благодаря негодности неприятельских военачальников, беспорядку среди вражеских воинов и милости судьбы, пославшей нам неожиданный перевес и многократно, в целом ряде случаев, выступавшей нашей союзницей, — тем не менее Демосфен поставил меня в опасное положение: от исхода одного дня зависели и власть моя, и жизнь. Демосфен связал в одно целое важнейшие государства, собрал всю эллинскую силу: афинян и беотийцев, как из Фив, так и из других городов, и коринфян, и эвбейцев с мегарцами; он заставил могущественнейшие общины разделить опасность с афинянами и так и не допустил меня проникнуть в пределы Аттики".

39. Отзывы в этом роде о Демосфене можно было слышать от Филиппа постоянно. И когда ему говорили, что в лице афинского народа он имеет сильного противника, царь отвечал: "У меня один противник — Демосфен. Афиняне без Демосфена — те же энианы и фессалийцы". Когда отправлял он послов к городам Греции, причем со стороны афинян оказывался посланным не Демосфен, а какой-нибудь другой из их ораторов, — Филипп легко одерживал в переговорах верх; если же выступал Демосфен, царь говорил, бывало: "Наше посольство — бесполезно: когда Демосфен говорит — победного памятника не поставишь!"

40. Таково было мнение Филиппа. И пусть мы во всех отношениях стоим ниже его, но, если бы мы получили в свои руки этого мужа, — во имя Зевса, Архий, скажи: что же, по-твоему, с ним случилось бы? Как быка повели бы мы его на заклание? Или, напротив, советником нашим сделали в делах греческих и во всем государственном управлении? Я издавна чувствовал к нему естественное расположение, как на самих деяниях его гражданских основываясь, так и, еще того более, на свидетельстве Аристотеля: философ никогда не переставал говорить и Александру и нам всем, что из огромного числа людей, приходивших к нему учиться, никто еще не возбуждал в нем большего восхищения, чем Демосфен, и природными своими дарованиями, и упорством в занятиях, и основательным, быстрым умом, и прямодушием, и самообладанием.

41. "Вы же, — говорил Аристотель, — смутрите на него как на какого-нибудь Евбула, Фринона или Филократа, пытаясь и его склонить на свою сторону дарами, его, человека, который и наследственное свое достояние отдал афинянам, издержав его частью на помощь отдельным нуждающимся гражданам, частью на дела общенародные; обманувшись в этих ожиданиях, вы собираетесь запугать того, кто давно уже решил самую жизнь свою связать с изменчивыми судьбами родины; когда он нападает на наши затеи, вы негодуете, а между тем Демосфен даже и перед афинским народом не знает робости. Вы не замечаете, что как гражданин он руководим лишь любовью к отечеству и в служении ему находит применение своей философии".