Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

– Следует добавить, что я постоянно занимаюсь самобичеванием. – Михаил продемонстрировал свою костлявую спину, сплошь покрытую рубцами, как свежими, так и застарелыми.

– Да ты, похоже, каждый день за веру страдаешь! – удивился Добрыня.

– Не только за веру. За воровство тоже достается, – признался Михаил. – Одним подаянием не прокормишься, будь ты хоть трижды постником.

– Кончилась, отче, твоя голодная жизнь, – молвил Добрыня. – А теперь, когда все вроде решено, давай по рукам ударим.

– По рукам ты с конскими барышниками на торгу ударять будешь, а мне, как верховному иерарху церкви, надлежит длань лобызать. – Михаил помахал своей черной от грязи лапой, однако сунуть ее Добрыне постеснялся, зато деловито спросил: – Когда отплываем в землю Русскую?

– Скоро. Надо еще императорские грамоты на всех вас выправить, а то князь наш одному честному слову не поверит.

– Не забудь до отплытия соответствующее облачение для меня приобрести, книги священные, иконы чудотворные, аналой походный и всю остальную церковную утварь.

– Где только деньги на все это брать? – Добрыня потрогал свой пояс, за последние дни изрядно потерявший в весе. – Кесаревне подавай уборы и украшения. Тебе – кресты и ризы. Так и разориться недолго… Конечно, любовь дорого стоит. Это я и раньше знал. Но вера, оказывается, еще дороже… Хорошо хоть, что надежда нам даром достается…

Киев им довелось увидеть только в конце весны, когда в садах облетал яблоневый цвет.

Слухи об удачном завершении посольства уже успели достичь города (не зря же Добрыня так упорно распространял их от самого Царьграда), и во всех капищах, унаследованных Одином от Перуна, спешно свергали каменных и деревянных идолов, чей варварский вид мог оскорбить чувства кесаревны Анны и митрополита Михаила, поменявших свою прославленную родину на киевское захолустье.

Перед тем как спуститься на пристань, заполненную восторженным народом, чьи наиболее нетерпеливые представители уже сбрасывали верхнюю одежду и лезли в Днепр, который сегодня должен был заменить священный Иордан, Анна шепнула Добрыне:

– Как ни береглась я, а, похоже, понесла от тебя. Придумай, как княжескую ревность обмануть. Ежели он к христианству склоняется, то и в непорочное зачатие должен поверить…

Михаил, стоявший с другой стороны от Добрыни, слышать ее, конечно, не мог. Глядя из-под руки на высокий днепровский берег, густо застроенный халупами простолюдинов, он разочарованно пробасил:

– Что за блядский городишко! Тут и не хочешь, а поневоле с тоски запьешь.

Великое дело было сделано, но беды и хлопоты на этом не кончились…

Часть II

За царя

Основные действующие лица

Барков Иван Семенович– фривольный поэт, очередное воплощение странника в ментальном пространстве Олега Наметкина.

Екатерина Алексеевна– российская императрица.

Пугачев Емельян Иванович– донской казак, мятежник и самозванец.

Суворов Александр Васильевич– полководец.

Радищев Александр Николаевич– политический деятель, писатель.

Новиков Николай Иванович– политический деятель, масон.

Кулибин Иван Петрович– механик, изобретатель, монархист.

Крюков Михайло– дворянин, супермен, темная личность.

Пролог второй части

Река, полноводная, величавая и слегка грязноватая, как все истинные труженики, день ото дня и год за годом несла на себе в море много чего разного – и хорошего, и плохого.

К последней категории можно было отнести танкеры, оставлявшие за собой отчетливый радужный след, баржи, груженные новейшими пестицидами, шикарные яхты, оборудованные тайниками для перевозки наркотиков, разнообразнейший бытовой мусор, отходы химической промышленности, удобрения, смытые с окрестных полей, обрывки сетей, дохлую рыбу, фекалии, утопленников и просто лессовую взвесь, заставлявшую дельту мелеть и расширяться.

Но за все время своего долгого существования, включая эпохи войн, колонизаций, промышленного бума и сексуальной революции, реке не приходилось еще баюкать в своем лоне предмет, более опасный, чем этот самый обычный на вид прогулочный катер, носивший несколько странное для здешних мест название «Кудеяр».

Экипаж катера состоял из трех человек – двух белых и одного черного. Белые пили бурбон, главным достоинством которого была забористость, черный дежурил у руля. Впрочем, никакой дискриминацией здесь и не пахло – просто он был единственный, кто хоть что-то понимал в компасе и аксиометре.[74]

Белые, только что принявшие на грудь по стакану теплого бурбона и закусившие кукурузными хлопьями, негромко пели:

Было двенадцать разбойников,Был Кудеяр-атаман,Много разбойники пролилиКрови проклятых дворян…Царь на разбойников гневался,Поп им анафему пел,Войско старалось стрелецкое,Чтоб прекратить беспредел…

– Эх, славно! Что бы там наши атаманы ни трындели, а мне здесь нравится, – с чувством произнес нелегал Демьян Репьев, по документам числившийся жителем штата Оклахома Джекомом Джексоном. – На нашу Волгу весьма похоже. Возле Астрахани она столь же широкая. Берегов не видно. И небо такое же высокое. Загляденье!

– Возле Астрахани сейчас арбузы плавают. Во какие! – другой нелегал Митюха Дутиков, имевший карточку социального страхования на имя ветерана американской армии Ли Эша, изобразил руками нечто круглое, размерами превышающее спасательный круг. – А здесь только окурки да гандоны. Тьфу! – Он смачно сплюнул за борт.

– Да, довели народ до ручки баре тутошние, – понимающе кивнул Репьев. – Сначала казачество местное извели, чероков и команчей, а потом за муринов[75] взялись. Непосильным трудом хотят приморить. Ничего, отольются душегубам слезы дяди Тома… Эй, Ларри! – обратился он к рулевому, природному американцу, черному, как деготь. – Ты про дядю Тома слышал?

– Ноу, – покачал головой Ларри, изучавший русский язык в знаменитой подпольной школе мирового казачества на Соловецких островах. – Нашего самого знаменитого дядю зовут Сэмом. Мы собираемся ему… как это…

– Глаз на жопу натянуть, – подсказал Репьев. – Ларри, а ты Поля Робсона знаешь?

– Ноу.

– Во даешь! Да это же самый голосистый американский певец.