То «заика», то «золотуха» - AnaVi

Завоевательницу; широко известную и званную же в узких кругах ещё Чумой; верхом на уже и её же всё белом, да и достаточно при том «младом» жеребце!.. День — её нет. Два — её нет!.. Уже год — прошёл. Второй — пошёл!.. А ни одна так и не воротилась. Расстроился тогда Бог, но и ладить же нечего: сам сходить — он не может, своего «старшего сына», Дьявола, запрашивать — только и его же ещё зря отвлекать; да и не его же вотчина, как и не его же создания: ни те, ни другие; а уж и что говорить — есть ли что и хуже сразу после всадников — ещё и себя спускать, так и его же за собой поднимать: приспеет же и вовсе уж — апокалипсис! Засылает следом — свою младшую дочку, Раздор, Войну ещё в простонародье, и на её же всё рыже-огненном коньке!.. Да и вот же незадача, только та собралась в путь «снаряжённую дорожку» — за ней тут же увязалась и Голод, не пуская ни в какую: не желая оставаться одной — не сейчас; так ещё — и когда других нет, а если и она сгинет с ними. Долго думал над этим Глава и «Отец, о, бесконечного семейства», но так и сохранил последнюю подле себя: уже примерно зная, что из этого после выльется-выйдет и к чему же ещё затем приведёт, но не мог пойти своих же путей против — дочерей нужно было воротить домой; ну а если же и вдруг нет — хотя бы и одну с собой оставить, чтобы после уже и их самих воссоздать вновь: по образу же и подобию её-его! Прошёл — второй год. Начался — третий!.. Вернулись-таки сёстры все вместе и ровно по тому же порядку и значению для всех, по которому и опускались за Смертью: замкнув ещё и тем самым круг. Справился у них тогда Творец: «Почему та — не вернулась сразу? И почему только сейчас — возвратились остальные?». Поразмыслили сёстры и отозвались вместе; как и с встречающим их уже топотом маленьких ножек: под стук деревянных колёс вороного коника на золотой нитяной привязи — о начищенный до блеска девственно белый кафель; «А мы и не навсегда — мы за ней!.. Сами вы с Люци — как хотите, а мы их больше ни за что одних не оставим: и пусть с нами им и ещё хуже, но и без нас же им — уже совсем никак!».

А мне НЕ жаль, что: Я — «Русская»!

«Не оскорбления чувств верующих-политичных ради, а не оскорбления чувств неверующих-аполитичных для!».

«Фух!.. Прям и бэби-бум какой-то: под конец. Ладно!.. Крайне-последняя на сегодня, двадцать шестая, и можно — на покой»: подумал ангел-хранитель. И тут же сам себя одёрнул, про себя ещё и усмехнувшись: «Да уж!.. Вот кому-кому, а мне он — даже и не приснится: потому что снов у нас — нет. Действительно!.. А не потому, что не сплю — которую уж вечность. Юморист же прям!.. Слов нет — одни эмоции. Да и с теми ещё — “логическими цепочками”: зачем спать — когда снов нет?.. А зачем и работать — вместо того, чтобы: спать?». Затем опустился в роддом «номер тринадцать», прямо-таки и с не говорящей ещё, а уже и именно кричащей цифрой — и сразу же переместился в операционную: где и как раз таки должен был появиться первенец; заблаговременно — остановив время, как и врачей с медсёстрами и — братьями: столпившихся вокруг роженицы на кресле!.. И только же собирался докоснуться до будущей вмятины-носогубки, над верхней же губой малышки; буквально что и насквозь же пройдя живот будущей матери — своей правой рукой и большим же пальцем: чтобы сомкнуть ей уста, так ещё и стереть прошлую жизнь со словами «Всё слышу — Часть вижу — Ничего не говорю! Готова к новой жизни, кроха?»; как от удивления подпрыгнул и почти что вылетел не только из тела женщины, но и кабинета — почувствовав, пусть и не сильный, но и довольно-таки крепкий при этом захват маленькой ручки: а там и услышав её же ответ следом «Хочу — в Россию!». «Подожди», откашлялся он, «Как в Россию?». «А так!.. Или что, только у них может быть: один звонок и помощь друга, зала; мне так же — нужно желание». «Я не об этом!.. Вы же это должны были проходить и… пройти. Не с точки зрения будущего, а!..». «Да-да!.. Время — циклично. Всё, что было однажды, повторится и “будет” дважды!.. И что мертво — умрёт столько же, а то и “больше” раз. “Хочу — в Россию” и!.. Быть: “Русской”. Давай!.. Погнали». «Девяносто седьмой год!». «Да». «Два года свободы — до!..». «Да-да!..». «А после!..». «Да!.. Да! Что ты ещё от меня хочешь?.. Клятвы?». «Жалеть не будешь?». «Ну, вот, другой вопрос-разговор — надо было сразу и с этого-него начинать: с дела! Ты же всё равно — сотрёшь мне память!.. Оставь мне это воспоминание, о моём выборе-ошибке, и если я действительно ошибусь — тотчас передам тебе «Привет» со словами: «Простите, мне жаль, что: Я — «Русская»!». Сойдёт?». «Нет!.. Когда ты действительно ошибёшься — ты не вспомнишь и этого. Но и прощения ни у кого не попросишь: через всю жизнь принесёшь ответственность — не только за это, но и за все свои поступки-проступки; без оправданий и сожалений, состраданий и скорби». «Забились!.. Поехали-полетели». «Что ж, это будет и, правда, весьма интересно». «Что?». «Передашь вместо меня — всадникам: “Привет”!». «Что?!». «Забытие!». И, сомкнув, наконец, её уста, стерев всё и всех, вся, сразу покинул и сам кабинет, слыша в спину крайний же крик нынешней матери и первый крик её новой малышки: после «хлопка» и под зазывное же медперсонала «У вас — девочка!». «Что ж, не знать наперёд — это у них теперь действительно семейное!.. Но и посмотрим, что из этого выйдет. И выйдет ли!..».

«79»

«Не оскорбления чувств политичных ради, а не оскорбления чувств аполитичных для!».

Полутёмный зал заседаний!.. Большой и длинный овальный