Осколки вечности - Александра Верёвкина

Вот и сегодняшнее утро не обзавелось исключением. В глотку хлынул водопад обжигающе горячей крови. Мертвое сердце с упоением подхватило ритм пока еще здравого кроветворного органа жертвы. Желудок расправил плечи и прекратил скулеж. В голове прояснилось. Тело налилось легкостью и силой. Я мгновенно приободрился и походя затянул свежей кожей самые назойливые раны — на лице и шее. На спину, увы, не нашлось терпения.

Умертвив мужичка незатейливым удушьем (пусть дружище побалует себя кровью с переизбытком углекислого газа, бодрит), я оттащил упитанную тушу к багажнику и перевел взгляд на Астрид. В принципе, психоз за истекший час никуда не исчез. Взгляд по-прежнему дикий, движения резкие и отрывистые, дыхание потрясающе частое.

'Опустевшая кормушка, блин, тоскует без кукушки', - подобрал я точную рифму ко всему увиденному, осторожно подходя к еле держащейся на ногах лапусе. Руки приходилось держать на виду, ведь только Папе Римскому известен ход ее мыслей.

Дошел, остановился. Хотелось бы послушать советы внутреннего психолога. Впрочем, обошлись собственными силами.

— Садись в машину, котик, — неуверенно воззвал я к удалившемуся в заоблачные дали разуму. — И дождись нас, окей? В смысле меня и Верджа.

— Ты приведешь его? — с хрипотцой поинтересовалась она, поднимая на меня удивленный взгляд. — И моих родителей тоже?

Ага, и отряд бойскаутов в придачу. Я пообещал на аркане приволочь всех, кого только встречу, уложил это болезненное несчастье на заднее сиденье, укрыл ей ноги сорванным с кресла вязаным чехлом из верблюжьей шерсти. Сел за руль, отогнал автомобиль с трассы, оставив его под сенью раскидистого дуба с облысевшей кроной. Вернулся за 'свежатинкой' для товарища, взвалил это ожиревшее от отечественных гамбургеров убожество на плечо и рысью помчался на выручку приятелю. Какие бы кошки между нами не носились, какие бы боевые действия не происходили, я всегда буду воспринимать его как брата. Потому что он — моя семья. Своенравная, временами отвратительная, эгоистичная, сволочная по характеру и…родная, в общем. Я не знаю, почему отношусь к Габсбургу именно так. Мы никогда не были закадычными корешами, не трещали на личные темы, да и вообще ладили не лучшим образом. И всё же, всё же…

Эх, порой и мне трудно выразить словами свои чувства, поэтому вернемся к действию. До заброшенного здания (судя по облупленной табличке, красующейся у дверей главного входа, нацист держал нас в психиатрической лечебнице имени Роберта Шелкиса) я добрался без проблем, если не считать за таковые мучительные спазмы в позвоночнике. А вот отыскать ранее покинутый подвал, где остался Вердж, вышло куда более мудреной задачей. В итоге с остывающим трупом на плече я бесцельно прошлялся по цокольному этажу целых десять минут и лишь затем наткнулся на неприметную лестницу длиной в добрых полмили. Изнуренный Бэтмен попался мне на половине пути. В полубезумном состоянии, истекающий кровью он, потеряв ориентацию в пространстве, похвально карабкался вверх по бетонным ступенькам. Ползком, на четвереньках, по-пластунски — как угодно, только бы поскорее вырваться из плена той смердящей ванной. И это его желание мне было очень близко.

— Кушай, сына, от пуза, — с притворной слезой проголосил я, сваливая ношу у ног измотанного вампира.

Тот посмотрел на меня с недоверием, молча пощупал прокушенную шею, убеждаясь в теплоте доставленной крови, и с детским восторгом в глазах принялся восстанавливать жизненные потери. Пил жадно, без продыху и оглядки на воспитание втягивал в себя сладчайший нектар и по-звериному щурился от удовольствия.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, когда, насытившись, сумел оторваться от почти неотделимого от плеч горла. — За все спасибо, Лео.

— Да чего там, — якобы смущенно потупился я, исподлобья стреляя хитрыми глазками в сторону розовеющей физиономии. — Я же не за бесплатно старался.

Вердж нахмурился, заслышав окончание моей реплики, предосудительно помотал башкой с грязными волосами, но от комментариев воздержался. Видно, поберег нервы для следующего раза.

— А теперь увози отсюда Астрид, — по всем признакам насильственно выдрал он из себя нежелательную фразу, медленно и 'по стеночке' поднимаясь с облупленных ступенек. — К себе или в гостиницу, мне без разницы, лишь бы подальше. Я приеду как только…черт, — яростно ухватился дружище за травмированную грудь, которая заживлению поддавалась с большой неохотой. При этом старина умудрился сжать ладонь с одним сохранившимся ногтем, отчего разверстые раны на пальцах закровоточили с утроенным рвением. Да-а, недурно пообтрепал его дедуля Волмонд, совсем недурно.

— Слушай, — внезапно вспомнил я о своих увечьях и повернулся к Верджилу спиной, попутно задирая края куртки и футболки, — глянь чего там, а? Жжет, не переставая.

— Где? — не сразу сориентировался счастливый обладатель встроенного в кору головного мозга прожектора. — А-а, вижу…

Мне не пришлись по вкусу его мгновенно угасшие интонации, так, будто некто невидимый ловко выкрутил рычажок изъяснений приятеля до минимума. После чего округу охватила полуденная кладбищенская тишина. Габсбург минуты три любовался саднящим увечьем, зачем-то лапал жутко зудящие участки и затравлено молчал до тех пор, пока я не выдержал.

— Ну? Жить буду? — тупо вопросил мой панически настроенный голос, обращенный к наклонному потолку. — Герр доктор, объявите диагноз!

— Лео, а что сказал Мердок перед тем как… — впервые слышу заикающегося снайпера с позывным Дебилятинка (для простоты обращения). Совсем нехорошо мне стало от воспоминаний о предсмертной реплике фашиста, на личное озвучивание которой банально не хватило духу. — Привет от Северина, верно?

Я сглотнул, 'зашторил' спину и плавно, словно ступал по тягучей болотной трясине, обернулся лицом к старику Верджу. В его отведенном взгляде и дергающейся нижней губе я отыскал ответ на свой безобидный вопрос: 'Что за хворь со мной приключилась?'. И понял, какой пердимоноколь распознал его востренький солдатский радар.

— Сколько? — сухо обратился я к цифрам, немея до самых подтяжек. — Двадцать дней? Десять? Сколько мне осталось?!

— Неделя, — практически пропищал мой убеленный сединами знаний товарищ, — до полного разложения. В сознании ты пробудешь не больше трех дней.

Три дня? ТРИ ДНЯ! Мать вашу за ногу!

Я круто развернулся на носках кроссовок и сломя голову ринулся вверх. Чтобы сбежать от треклятых сочувственных вздохов. Скрыться от ненавистной жалости. Дать волю эмоциям, доселе неизвестным моей безнравственной натуре. И осмыслить вынесенный вердикт. Я умру. Через три дня. В процессе обратного обращения. Неотвратимого. Болезненного. Страшного. От той гниющей раны на спине, оставленной немцем. По просьбе моего дражайшего папика.