Капитан и Враг - Грэм Грин

– Я думаю, она имела в виду не бороду.

– Наверно, ты прав. Но я удивлен, что в том возрасте ты сумел это заметить.

– Она боялась, что без бороды вас схватит полиция. То есть если вы сбреете ее.

– Опять верно. Но сейчас все обстоит иначе. Я ведь не имею дела с английскими фараонами. Они привыкли заниматься простыми вещами – убийством или кражей драгоценностей. А здесь с помощью бороды или изменения прически людей не проведешь. Приходится быть куда осторожнее. Здесь все – политика. – И, отвернувшись от зеркала, Капитан сказал: – Слава богу, тюрьма мне здесь не грозит. Грозит только смерть.

– Господи помилуй, почему?

– А чего волноваться по поводу смерти? Смерть неизбежна, так не все ли равно? А если все пойдет благополучно, Лайза будет богатой женщиной, когда меня не станет.

– Она никогда не хотела быть богатой.

– Ладно, вычеркиваем слово «богатой». Я хочу, чтобы она была обеспечена – только и всего… если что-то случится со мной.

Всякий раз, как он упоминал о Лайзе, сердце у меня уходило в пятки: ему же придется рано или поздно узнать, что она умерла. Я снова пожалел, что с самого начала не сказал ему о ее смерти.

– Я тут веду игру с более высокими ставками, – продолжал он между двумя взмахами бритвы, – чем драгоценности на какую-то тысячу фунтов, а потому и наказание немного тяжелее. По крайней мере для тех, кто считает смерть более тяжким наказанием, чем тюрьма. Но я-то знаю, что такое тюрьма. Я хлебнул там предостаточно во время войны. А, черт, опять порезался. Дай-ка мне кровоостанавливающую палочку. Да я бы в жизни не бежал из того немецкого лагеря, если бы считал, что тюрьма лучше смерти.

– Значит, эта история – правда? – спросил я.

– Конечно, правда. А что?

– Мой отец считал, что многие ваши истории – чистая ложь.

– Да ведь это же Сатана любил приврать, а не я. И выиграл я тебя в трик-трак, а не в шахматы.

– А эта история о вашем побеге через Пиренеи и о том, как вы попали к испанским монахам?

– Так откуда же я мог бы научить тебя хоть немного испанскому и как бы я справлялся здесь, если бы его не знал?

– А насчет всех этих мулов?

– Сегодня, – сказал он и, отвернувшись от зеркала, торжественно поднял вверх бритву, как священник поднимает Святые Дары, – я покажу тебе одного из мулов в его стойле. Только ты да и я будем знать, где это стойло находится, – ну и еще, конечно, несколько моих настоящих друзей, которые, надеюсь, никогда меня не предадут. – Он вытер лезвие бритвы и снова повернулся ко мне. – Это большая тайна, – сказал он. – Ты ведь мой настоящий друг, правда?

Можно ли винить меня за то, что я ответил ему: «Да, конечно»? Если он не был моим другом, то кто же еще на всей земле был моим другом теперь, когда Лайза умерла?

Мы сели в машину Капитана – весьма скромный «рено» – и проехали за город, через кварталы, застроенные банками, затем через трущобы; въехали без всякой проверки в Американскую зону, промчались мимо игроков в гольф, солдатских бараков и церквей – Капитан по дороге называл некоторые из них: церковь общины Коко-Соло, церковь Почитателей Библии на перекрестке, назаретская церковь, церковь Святых последнего дня, церковь Четырех евангелий…

– Их тут больше шестидесяти, – сообщил он мне, подтверждая подсчеты Пабло, – хотя и не так много, как банков.

– Коко-Соло, – не поверил я ему из-за созвучия с кока-колой, – это вы наверняка придумали.

– Нет, не придумал, но, возможно, указал не на ту церковь. Это вполне мог быть храм Свидетелей Иеговы или Первых поселенцев на перешейке. Очень религиозные люди, эти янки. Я забыл показать тебе книжный развал «Аргози». Вот это штука действительно уникальная. Единственная книжная лавка в Зоне. Конечно, если столько времени уделять молитвам, не говоря уже о военных обязанностях, на чтение почти ничего не остается.

Мы выехали из Зоны – по-прежнему, без проверки – и свернули налево, затем снова повернули – я хотел написать «на север», но показания компаса в Панаме могут сбить с толку даже географа. Кто, например, догадается, что канал из Атлантического океана в Тихий пролегает более или менее с запада на восток? Сейчас от этой нашей поездки у меня остался в памяти лишь длиннющий забор вдоль дороги, на котором красовался план города – этот город, судя по всему, намеревался строить Бостонский банк, но пока еще и не начинал. Лишь ряд электрических столбов стоял вдоль заасфальтированных дорог, которые никуда не вели, если не считать беспорядочно сгрудившихся на краю Тихого океана хижин.

– Вот здесь, – сказал Капитан, – мы свернем направо, а затем я просил бы тебя об этом месте забыть, – быстро добавил он; мы подскочили на колдобине и съехали на траву меж кустов в человеческий рост. И оттуда выкатили на короткую взлетно-посадочную полосу, которая даже для моего неопытного глаза казалась на редкость разбитой.

– Вот он, – с несомненной гордостью объявил Капитан, остановив автомобиль и указав на маленький самолетик, стоявший прямо на земле.

– Выглядит он что-то больно стареньким, – заметил я.

– Тринадцать лет летает, но машина вполне надежная. Если бы только они оставили ее в покое. – Он замолчал, а я решил, что он, очевидно, погрузился в раздумья по поводу этих «они», кто бы «они» там ни были, но оказался не прав. Он вдруг сказал: – Не упоминай о ней, когда будешь ей писать.

Я почувствовал, что запутался в этих «они» и «ей». И спросил:

– Не упоминать о ком?

– О машине, конечно. Она будет волноваться.

«Разве самолет может волноваться?» – подумал я.

Какое-то время Капитан молча сидел за рулем, а я боялся нарушить его молчание – ведь молчание в моем положении было безопаснее слов.

– Она сдюжит, – наконец произнес он.

– Доктор сказал… – начал было я, но тут понял, что на этот раз он имел в виду самолет, а не Лайзу.

По счастью, Капитан, видимо, не услышал моих слов, этих опасных слов, которые могли открыть дверь и выпустить правду. Он сказал:

– Я проверяю ее после каждого полета. Не потому, что боюсь, как бы чего не случилось, но я не могу подвести других.

– Других?

Он не услышал меня, так как мысль его уже заработала в новом направлении.

– Ты написал ей и сообщил, что ты здесь, что долетел благополучно?

– О да, написал, – сказал я: на сей раз он явно говорил не о самолете. – А когда вы научились летать? – спросил я его.

– Когда вернулся в Англию. Надоела мне эта чертова пехота, но, как раз когда я сдавал летные экзамены, война кончилась. Так что по-настоящему я не летал. И не думал, что мне пригодятся мои знания, пока не приехал сюда. А в этих краях понял, что мне нужен самолет.

– Для чего?

– Чтобы быть по-настоящему полезным моим друзьям. Им требовался самолет. Перевозить то, в чем они остро нуждаются, туда, где нет дорог. Хочешь покататься?

Я взглянул на этот видавший виды самолетик, уже отслуживший тринадцать лет, и мне очень захотелось сказать «нет», но я не решился и вместо этого кивнул.

Мы направились к самолету, и с каждым моим шагом он казался мне более старым и хрупким. Помимо пилота в нем могли поместиться максимум трое; Капитан же, когда мы уже совсем близко подошли к машине, вдруг остановился и отступил на шаг. Он с благоговением смотрел на самолет, точно это был священный предмет, с помощью которого могли осуществиться его желания, – так мужчина мог бы смотреть на женщину, состарившуюся рядом с ним, но вызывающую его восхищение тем, как она умело противостоит времени. Он сказал:

– Знаешь, что бы я хотел с ней сделать?

– Нет. Что же?

– Я хотел бы покрасить ей крылья, как тут красят автобусы. Ты видел их на улице – разрисованные яркими пейзажами, даже мадоннами, которым можно молиться. Не подумай, что я – верующий, но представь себе, насколько красивее выглядела бы машина.

– Так почему же вы ее не раскрасите?

– О, это невозможно. Слишком она станет заметной. Может, со временем я так и поступлю, когда покончу со всем этим и не буду больше пользоваться ею для дела. Я так и вижу, как Лайза сидит на месте пилота и любуется деревьями, нарисованными на крыльях, или стоит тут, на земле, рядом с нами, и молится за нас мадонне. А у нас на одном крыле будет пейзаж, а на другом – мадонна.

– Вы сказали «покончу со всем этим» – с чем?

Но он мне не ответил.

– Мы вполне можем сделать один круг удовольствия ради, – сказал он. – Поблизости нет ни души, так что никто не увидит, как мы взлетим.

И мы взлетели после того, как самолет несколько раз тряхануло на рытвинах.

Я отчетливо помню наш полет – гораздо отчетливее, чем события, описанные мною раньше и часто искаженные моим воображением. Мы летели молча над лесами Дарьена – под нами лежал ровный, без единой прорехи, темно-зеленый ковер. В какой-то момент Капитан дернул головой – в сторону востока? запада? юга? – трудно сказать из-за путаного географического положения Панамы – и заметил: