Афган. Территория войны - Коллектив авторов

Они – ребята – почему так долго меня сподвигали на запись? Очень уж томительно было подбирать минимальный и необходимый состав аппаратуры, сносить ее в палатку, где-то поблизости с палаткой искать место и пускать движок (наша разъездная собственность), городить барабаны среди кроватей, комплектовать микрофоны, думая наперед – а куда их воткнуть столько? Из микшеровского оборудования был только нежно оберегаемый (возимый в поролоне) 6-входовый пультик с подключенным к нему ленточным ревербератором от «ЭСКО-100». Вот на них обоих и «выезжали», как-то пытались скрасить картинку. Хотя – убей меня – не вспомню, куда, в какие входы я мог напихать все гитары, органы и микрофоны? Пару – на голоса, пару (как минимум) на барабаны. А три гитары еще, а органчик? Не понимаю, не помню…

Аранжировки, слова и иное

Писались примерно так: Мишка с Лешенькой по-быстренькому подбирали гармонию (по памяти и на слух, заодно разбивая на голоса партии), сообщали Вовке, какая примерно будет мелодия (как их Мишка все помнил?), давали тому десять – пятнадцать минут на изобретение вступления и проигрыша, разок проходились вхолостую и требовали включать магнитофон на запись. Ковригин и я были не в счет (да и правильно, чего там – стучи себе палками да по басухе лепи в написанной на клочке бумажки гармонии или заявленном устно ми-миноре, а припев – по квадрату в ля). Я в их «лепнину» не лез, так как постоянно был занят подстройкой и восстановлением аппаратуры, изредка бегая подливать бензин в движок за палаткой. Слова наш дуэт часто считывал по ходу – толкаясь лбами над блокнотиком с бисерным почерком Мишки, отчего в некоторых местах на записях имеются «лакуны» без слов – видимо, с ходу их было не прочитать на засаленных страничках.

Аранжировки и вставочки, конечно же – это Вовки Андреева деятельность, согласитесь – не самые худшие, делая скидку на отсутствие «примочек» к гитаре. Маленькая, но колоритная вставка из «Кавказской пленницы» в «Чаквардаке» – это симпатично скрашивает, ведь правда? Конечно же, там, где надо было вставить что-то групповое, – паузу, синкопу какую, так сказать, – это мы уже все, включая Ковригина, пробовали по паре раз, чтобы знать где, после какого куплета и куда – «вверх» или «вниз» – уходить по гармонии. Особенно это касалось обработки «Прости, Земля», что заметно. Эта вещь одно время, помнится, была и в концертном повседневном репертуаре, а вошла в запись только потому, что наша с Вовкой совместная аранжировка показалась нам достаточно приличной. Да и сама вещь – подобающая общему духу афганского репертуара. Не думаю, что «Земляне» будут в обиде на нас за такую трактовку их песни (если услышат спустя 25 лет).

Записать мы, конечно же, записали – бобину, кто хотел (включая и разведбат, где Тихонов и раздобыл основные составляющие его песенного блокнотика) – получили копии, а что с ними делать, как переправить в Союз – непонятно. «Чистили» солдат на таможне еще как. Кассеты, фотки – сразу долой, очки, газовые платки (маме, сестре) – «не больше двух в одни руки». Маразм, конечно, но что-то делать-то надо. Потому и отправлялись кассеты в Союз как придется. Кто со знакомым офицером, кто в фуражке, я лично отправлял ту самую бобину через женщину одну – из Белоруссии. Она потом весь сверток (с очками-зеркалками (помните такие?) и платком каким-то) переслала мне, когда я уже дембельнулся. Спасибо ей, что бобина сохранилась, – жалко было бы…

Очень, очень сожалею, что не записал наши концерты, девчонок наших, офицеров-солистов, вообще – дух того времени. Прямо с концертов бы, а? А особенно жаль, что не додумались Фархада с его киджаком запечатлеть на записях, куда-нибудь его колоритный «солячок» вставить. Это была бы изюминка еще та! Уже потом я узнал, что в Союзе эти кассеты передавались из рук в руки друзьям и знакомым, переписывались и исполнялись под гитару среди своих.

А мы продолжали служить и в свободное от воинских обязанностей время записывали кассеты, выступали с концертами, ждали дембеля и надеялись на солдатскую удачу. Очень уж хотелось вернуться домой вслед за своими песнями. И мы вернулись!

Татьяна Плескунова. Маменькин сынок

© Татьяна Плескунова, 2014

– Единственного ребенка на войну?! Не пущу!!

– Ду-ура!! Какая это война? Зашел – вышел – герой!!

– Не пущу!

– У Семеныча сын побывал в Афганистане…

– Он инвалидом вернулся!..

– Какой, к черту, инвалид? Осколки камня в задницу попали.

– Во-от!

– Что – во-о-от?! Служил в Афганистане, ранен в бою, имеет награды… Представляешь какое у него будущее?

– Какое?

– Како-о-е… Самое-самое! При его образовании, а они с нашим один институт закончили, в посольство или торгпредство любой страны. Поняла – лю-бой! Не Болгария-Польша, а ФРГ, Франция, а то и США.

Анастасия Петровна – мать Олега, немного успокоилась. Может, муж и прав. Еще давно, когда они работали в захолустном, по сегодняшним ее представлениям, городишке, она знала – у ее сына большое будущее. Правильнее сказать, работал только муж, но жена секретаря горкома тоже непоследний человек в городе. Когда к ним с официальным или неофициальным визитом приезжали высокие, да пусть и не очень высокие, гости из Москвы, у нее начинались сложные дни – надо было соответствовать. И она соответствовала. Муж ездил с гостями на охоту, а она готовила культурную программу визита. Ну и сама должна была быть в форме.

Благодаря этим визитам они и перебрались в Москву. Работа мужа в ЦК и различные загранпоездки отшлифовали некогда провинциальную пару. Их сын вообще учился с пятого класса в престижной московской школе и закончил один из лучших вузов страны. В общем, в будущее Анастасия Петровна смотрела с оптимизмом. Она зашла в комнату сына, огляделась. Аккуратно сложенные вещи, все на своих местах, ни соринки, ни пылинки. Все-таки она хорошо воспитала сына. На стене, над письменным столом – семейная гордость – фотография Юрия Гагарина, обнимающего их четырехлетнего Олежку. Анастасия Петровна засмотрелась на фото. Вспомнила тот день, когда в их город приехал легендарный космонавт. На глазах появились слезы.

В комнату зашел муж, увидел слезы, обнял супругу и сказал:

– Не реви! Все будет как надо. Хочешь, для твоего спокойствия отправим их вместе с Егором. У парня нет связей, ему не пробиться, а я помогу. Поговори с его матерью, пообещай, что помогу с устройством, если он поедет в Афганистан вместе с нашим.

– Это очень хорошо! Конечно, пусть едут вместе! И нам спокойнее, и ему поможем, – Анастасия Петровна обняла мужа, – как же я тебя люблю, – с этими словами она нежно поцеловала его в щеку.

– Ну вот и договорились! А то не пущу-у, не пущу-у… Отец сказал: поедет в Афганистан – значит, поедет. Карьера дороже твоих пустых переживаний! Поговори с Ольгой. Скажи, что я в дальнейшем помогу Егору с карьерой. И не откладывай. Мальчишек надо отправить сейчас, пока там свои.

Анастасия Петровна уже спокойно кивнула головой, позвонила матери Егора, школьного друга их Олеженьки, и договорилась о встрече. «Вот ведь, – думала она по дороге, – хоть и из простой семьи мальчик, а такой хороший, ответственный, а главное, всегда защищал Олега, не давал никому в обиду. С ним не страшно и в Афганистан отправить».

Егор родился в семье, где отец – красавец, спортсмен, учитель физкультуры в школе – каждое лето рвался на Домбай. Там он водил в горы группы начинающих туристов-альпинистов. Их было много, насмотревшихся фильма «Вертикаль» и наслушавшихся песен про то, «что лучше гор могут быть только горы». Там он и познакомился с его матерью, настоящей русской красавицей – сибирячкой. Любовь не любовь вспыхнула мгновенно и так же мгновенно угасла, когда тренер узнал, что подопечная беременна. Они поженились. Если бы отец не женился, то ему навсегда отказали бы в тренерской работе на Домбае. А вот этого он боялся больше, чем ответственности за семью.

Мальчик появился на свет 9 мая, а через месяц отец, взяв, как всегда, отпуск сначала за свой счет, а потом положенный учительский, отправился в горы. Регистрация ребенка в ЗАГСе прошла без него. Мать хотела назвать мальчика Егором, в честь своего отца, но муж был категорически против и предложил компромисс: «Назови Игорем, буквы те же, а все-таки не Егор. Мерзкое имя!» Почему это имя мерзкое, муж не объяснил, но оставил Ольгу Егоровну в своей однокомнатной квартире, даже не поцеловав на прощание.

Это была обида! Обида за отца: имя, видите ли, ему не нравится. Обида за сына: вместо семейного праздника – запиши Игорем. Обида за себя: «хотела родить – занимайся, а у меня своя жизнь». В общем, этих обид хватило, чтобы наперекор супругу назвать сына Егором.

Когда муж узнал, что жена его ослушалась, то помог собрать вещи, вызвал такси, оплатил проезд до дома тетки, у которой она жила до замужества, и, выдохнув, начал прежнюю жизнь. А Ольга Егоровна в свои 20 лет бросила институт, пошла работать на стройку, через пять лет получила однокомнатную квартиру и начала свою размеренную жизнь, центром которой был ее сын – Егорушка.