Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Необходимость японо-советских контактов на высшем уровне становилась все более очевидной. Советские руководители тогда почти не выезжали за пределы страны; по многим причинам не мог оставить Токио и Танака. «Пробным шаром» стала миссия Кухара. Затем выбор пал на Гото, тем более что премьер тоже проявил инициативу, стремясь завершить затянувшиеся переговоры по выработке новой рыболовной концессии. «Правительство Танака, зная популярность Гото в Японии, а также его взгляды на советско-японские отношения, хотело, чтобы Гото поехал в СССР в сопровождении крупного японского капиталиста Кухара. Кухара брался финансировать поездку, поскольку сам Гото – человек небогатый и покрытие расходов, связанных с посещением СССР, представляло для него известную трудность. Гото, однако, отказался. Танака предложил отправить его в качестве чрезвычайного посла, связав этим руки Гото, а возможные политические результаты его миссии записать в актив правительства. Однако Гото не пошел и на это, предпочитая выступать в роли частного лица. Результаты своей поездки он рассчитывал использовать в личных целях. Гото по-прежнему хотел играть первые роли в политической жизни страны».[119] Сомнения вызывает только последнее утверждение: Гото был болен и понимал ограниченность своих физических возможностей, тем более что друзья отговаривали его от долгого и трудного путешествия. Скорее, он хотел увенчать свою карьеру «лебединой песней», достижением взаимопонимания с «трудными» советскими руководителями хотя бы по одной из основных проблем двусторонних отношений.

Поездка Гото готовилась тщательно, с необходимым информационным обеспечением, которому он всегда уделял большое внимание. В октябре премьер Танака дважды встречался с полпредом Довгалевским, чтобы изложить ему цели визита и обсудить его сроки и программу.[120] 11 октября газета «Кокумин» писала, что приезд Гото поможет успешно довести до конца затянувшиеся переговоры о подписании рыболовной конвенции, которая на тот момент была наиболее актуальным и острым вопросом двусторонних отношений: Япония хотела де-юре закрепить за собой аренду всей зоны рыболовства, которую она использовала де-факто, на что в Кремле были решительно не согласны. Официоз МИД «The Japan Times» 15 октября выразил уверенность, что личное присутствие Гото поможет в несколько дней решить вопросы, на которые у других уходят месяцы. Гото активно контактировал с полпредством, делясь с дипломатами своими идеями и планами, – он несомненно, хотел, чтобы в Москве заранее узнали о них и были готовы к конкретному разговору. Он давал понять, что имеет поручения от правительства, хотя едет в СССР как частное лицо. В беседе с поверенным в делах Беседовским Гото прямо заявил, что намерен говорить в Москве «о совместной борьбе Японии и СССР против проникновения в Маньчжурию американцев и англичан», о заключении пакта о ненападении и торгового договора, о проблемах рыболовства и КВЖД.[121] Биограф Гото писал, что он ехал в СССР «посмотреть на новую Россию и изучить результаты новой экономической политики», а также обсудить три вопроса по степени важности: 1) китайские проблемы; 2) концессии; 3) рыболовная конвенция. Последний пункт был включен в программу визита по личному настоянию премьера.

Гото пробыл в СССР полтора месяца: 22 декабря 1927 г. он прибыл в Москву, проехав по Транссибирской железной дороге, а вечером 21 января 1928 г. отбыл в обратный путь тем же маршрутом. Перед отъездом из Токио он, как и Кухара, был принят императором. Визит был неофициальным, но можно без преувеличения сказать, что он проходил на высшем уровне. Гото был принят всеми высшими советскими руководителями, включая номинального главу государства – председателя ЦИК СССР Калинина. Конечно, эта краткая встреча, состоявшаяся в канун Нового года, имела сугубо протокольный характер, но именно в этом качестве она была важна для определения статуса гостя.

На встрече с Калининым присутствовал и секретарь ЦИК Авель Енукидзе, «белокурый, голубоглазый добродушный грузин с явными прогерманскими симпатиями» (характеристика из мемуаров посла Дирксена), считавшийся личным другом Сталина и едва ли не «серым кардиналом» Кремля. Не имевший никакого официального отношения к внешней политике, именно Енукидзе в 1930-е годы – наряду с полуопальным, но все еще влиятельным Радеком – участвовал в неформальных, но, несомненно, инспирированных или, по крайней мере, санкционированных «сверху» контактах с иностранными дипломатами, в том числе германскими и японскими. История одного из них не раз пересказывалась в литературе, но обнаружить первоисточник автору этих строк не удалось. Л.А. Безыменский ссылается на запись Дирксена [В «Документах внешней политики Германии» информация об этой встрече отсутствует.] без точного указания на ее публикацию, А.М. Некрич на монографию германского историка, которой я не имел возможности видеть. Сказанное обоими в целом совпадает, так что попробуем поверить им на слово.

16 августа 1933 г. Енукидзе пригласил на подмосковную правительственную дачу Дирксена и советника посольства фон Твардовского, к которым присоединился заместитель наркома иностранных дел, бывший полпред в Германии Николай Крестинский, у которого посол и тогда, и в позднейших мемуарах отмечал «прогерманские симпатии». Кстати, в 1933 г. и Крестинский, и Енукидзе «как обычно», по замечанию Дирксена, проводили отпуск в Германии, несмотря на приход национал-социалистов к власти [В мемуарах Дирксен отмечал важность этих свежих впечатлений: «Из этой поездки Енукидзе, по-видимому, вынес явно благоприятное впечатление о Германии. Он наблюдал новый дух активности и энергии на фоне отсутствия инцидентов, которые омрачили бы его пребывание в стране».].

A.M. Некрич писал: «Советское руководство продолжало надеяться, что после того, как острый период в установлении власти национал-социалистов пройдет, станет возможным установление прежней гармонии… Енукидзе откровенно высказывался в том смысле, что руководящие деятели СССР прекрасно отдают себе отчет в развитии событий в Германии. Им ясно, что после взятия власти «пропагандистские» и «государственно-политические» элементы в партии разделились. Енукидзе подчеркивал, что Германия и СССР имеют крупные общие интересы, заключающиеся в ревизии Версальского договора в Восточной Европе. Енукидзе высказывал надежду, что в скором времени оформится «государственно-политическая линия» и в результате внутриполитического урегулирования германское правительство приобретет свободу действий в сфере внешней политики. Для понимания образа мыслей советского руководства и его оценки национал-социализма особенно важны слова Енукидзе, что подобной свободой внешнеполитических действий «советское правительство располагает уже много лет». Енукидзе, таким образом, проводил прямую параллель между тем, что происходило в России после революции, и тем, что происходит в Германии после прихода к власти Гитлера, то есть тем, что сами нацисты называли национал-социалистической революцией. Продолжая эту параллель, Енукидзе сказал, что как в Германии, так и в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели. Их надо держать в страхе и повиновении с помощью государственно-политического мышления». «Национал-социалистическая перестройка, – утверждал Енукидзе, – может иметь положительные последствия для германо-советских отношений». Енукидзе явно искал и находил общие линии развития, схожие черты между германским национал-социализмом и советским коммунизмом».[122] Итогом встречи стала устная договоренность о встрече Гитлера с Крестинским, которая не состоялась, согласно мемуарам Дирксена, из-за интриг Литвинова, отменившего визит своего заместителя в Германию. «Литвинов был довольно ревнив к другим сотрудникам Наркоминдела, привлекавшим всеобщее внимание. Он мог также с неодобрением воспринять любую попытку помешать его усилиям выстроить советскую внешнюю политику в одну линию с внешней политикой западных держав».[123]

Забегая вперед, напомню, что летом 1935 г. Енукидзе попал в опалу, а в 1937 г. был арестован и расстрелян. Аналогичная судьба постигла едва ли не всех участников макиавеллистских зондажей Сталина относительно сближения с Германией и Японией – Радека, Крестинского, Карахана [Дирксен в мемуарах охарактеризовал его как человека, «плывшего в кильватере Енукидзе».], полпредов Хинчука и Юренева, торгпреда Канделаки и других. Ходили слухи, что, несмотря на «меры физического воздействия» (попросту говоря, пытки), Енукидзе отказался оговаривать себя и других на показательном процессе, на что, как известно, согласился Радек, а после дополнительного «воздействия» и Крестинский. Но это будет только через десять лет после визита Гото в Москву.