Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

– Да плохо они волшебств-то слушаются, вот в чем дело…

– Дай я сперва отдохну, а завтра ночью посмотрим.

– Давай завтра, – согласился домовой, проходя вслед за упырем.

Они частенько препирались, но хорошо, что Персефоний вернулся. Он ведь тоже ночной. Хоть и днем прекрасно умеет ходить, даже при ярком солнце, но все-таки в темное время суток спать не ложится. Уже не так страшно, вдвоем-то…

«Стыдись! – прикрикнул на себя Переплет. – Домовой – и в своем доме боится! Показалось тебе – с устатку да после наливки, вот и весь секрет. Показалось…»

Он старательно внушал себе это, однако легче не стало.

Глава 2,

в которой звучит совершенно невероятная история

Легче домовому стало на следующее утро. Он уже собирался отправляться на боковую, предчувствуя неспокойный сон, но тут выяснилось одно обстоятельство, совсем вылетевшее из головы за всеми ночными страхами, – у него день рождения!

Первой его поздравила Вереда. Она, как всегда, пришла рано, навела порядок на рабочем месте и, как только Переплет появился в приемной, радостно поприветствовала и вручила перетянутый ленточкой сверток:

– С днем рождения!

В свертке оказался вязаный шарфик чудной расцветки и как раз по размеру, не надо уменьшать.

– Неужели сама связала?

– Сама!

Тут же появились Сударый с Персефонием, раскрасневшиеся после обязательной утренней разминки с рапирами, к которым Непеняй Зазеркальевич после «Истории одной дуэли» стал относиться куда серьезней. Упырь подарил домовому красивый брелок для ключей, а оптограф – о чудо! – изготовленные на заказ очки-духовиды!

Переплет был так растроган, что чуть не прослезился. Отец Сударого никогда не забывал поздравить домового, но таких подарков ему никто никогда еще не делал.

Страхи позабылись. Переплет удалился за печку в прекрасном расположении духа и спокойно проспал до самого заката. А ночью к нему пришли с поздравлениями сородичи. Прекрасная составилась компания, и гулянка удалась на славу, благо домовые умеют устраивать свои сборища так, что со стороны никто ничего и не заподозрит, ни звука не услышит.

Шуршун Шебаршунович тоже был, как без него, но про «странную штуковину» не напомнил, и Переплет про нее напрочь думать забыл.

А между тем днем в ателье произошло-таки еще одно загадочное событие…

Дело было так. Единственным клиентом в тот день оказалась купчиха Заховалова. Женщина пышная, необразованная, не сказать красивая, но не лишенная некоторого, довольно, правда, шумного, обаяния и с глазами незлыми, она чуть не с порога заявила, что ей нужна «обнаковенна портрэта, одна только наружность, а души обличье без надобности».

Как многие несведущие люди, она полагала, будто оптография выявляет в разумном «всю как есть подноготную и нутряное обличье честному народу показыват».

Сударый потратил немало времени, чтобы разубедить ее, но весь успех, и без того эфемерный, рухнул, как только Заховалова увидела приготовленную для нее иллюзию: яблоневый сад, столик с самоваром, простенько, но мило; купчихе оставалось только пальцы распялить, а поверх будет спроецировано блюдце с чаем.

– Так-таки и хотите меня в истинном обличье неприкрытом представить. Вот вся я в этом и есть – чай, варенье, плюшечки… Сяду, как пень, и ни мыслинки на лице. Давайте уж без всего этого.

Сударый устал спорить и развеял иллюзию, про себя отметив, что надо сохранить ее для другого случая, больно хороша получилась. Все-таки есть у Персефония талант – общая задумка картины принадлежала упырю.

На простую драпировку Заховалова согласилась. Сударый подколол булавками свободно свисавшую ткань и расставил световые кристаллы так, чтобы выгоднее смотрелись складки фона. Тут служанка, неотступно следовавшая за купчихой, взялась поправлять ей воротничок и от излишнего усердия, крутясь вокруг хозяйки, наступила на край драпировки и начисто ее сорвала. Ткань, сердито шурша, накрыла испуганно пищащих посетительниц.

Непеняй Зазеркальевич торопливо распутал их. Вереда, как раз собиравшаяся уходить домой, прибежала на шум, быстро разобралась в происходящем и принесла валерьянки. Заховалова, отойдя от испуга, посмеялась над собой и даже решилась:

– Это мне, видать, ангел мой знак подает: от честного народу душу не прячь. Эх, была не была, подавайте ваш мираж!

В общем, все обошлось. Никто и не обратил особенного внимания на то, что одна из булавок уколола купчиху в мочку уха…

Вот, казалось бы, и все происшествие, посмеяться да выбросить из головы, однако уже назавтра Сударому пришлось о нем вспомнить.

День выдался тихий – впрочем, в конце января все дни тихие, клиентов мало, вчерашняя купчиха была редким исключением. Сударый предложил Вереде не приходить до следующего месяца, чтобы не отвлекаться от учебы, но девушка ответила, что в ателье ей гораздо спокойнее. Теперь она засиживалась до сумерек, обложившись учебниками и тетрадями, и даже выполняла упражнения по созданию чар, почти не скрываясь.

Персефоний, со вчерашнего дня то ли усталый, то ли чем-то озабоченный, спал у себя в гробу, Переплет – за печкой. Сударый занимался алхимическими расчетами, пытаясь найти новые рецепты изготовления светочувствительной эмали.

Он как раз вышел к Вереде, чтобы посоветоваться (та, хоть и училась на биомага, по алхимии всегда имела твердую «пятерку»), когда услышал шум, и, выглянув в окно, увидел, как перед крыльцом останавливается знакомая карета с гербом города на дверце. Из нее шагнул на тротуар глава магнадзора Немудрящев. Сударый невольно напрягся. Хотя дуэльная история завершилась в целом благополучно, опыт общения с этим разумным нельзя было назвать особенно приятным. Добролюб Неслухович, человек порядочный и обстоятельный, к сожалению, обладал талантом принимать в расчет мнение собеседника только в самом крайнем случае.

Вслед за ним из служебной кареты появился полицейский с алыми петлицами чародея и сумкой через плечо. Они поднялись по ступенькам, зазвенел колокольчик.

– Добрый день, Непеняй Зазеркальевич! Прошу прощения, что отрываем вас от занятий, но того требует служебная необходимость. Вы только ни о чем не беспокойтесь. В ауре вашего дома замечены некоторые нарушения, требуется проверить…

– Нарушения? – удивился Сударый. – Думаю, вы ошиблись, господа. У нас все в порядке, и уж такое событие, как нарушение ауры жилища, не укрылось бы от моего домового. Да и от соседских, если на то пошло.

– Позвольте разъяснить, – вступил в разговор полицейский и, козырнув, представился: – Полицейского управления губернии надзиратель Неваляев. Мы разыскиваем некоего призрака, обладающего редкими способностями к маскировке. Есть предположение, что он умеет укрываться даже от взоров домовых. Отсюда необходимость осмотра при помощи специальных магических средств. Вот ордер. – Он протянул бумажку. – Надеюсь, говорить об ответственности за препятствование в расследовании не нужно? Мы искренне извиняемся за причиняемые неудобства, но, поверьте, это в ваших же интересах.

– Никаких возражений, дом в вашем распоряжении, господа. Я провожу вас.

Неваляев извлек из сумки мудреную разновидность магического компаса и набор волшебных палочек. Меняя палочки и чутко следя за показаниями стрелки, он пошел по комнатам. Сударый и Немудрящев следовали за ним.

– Что же это за призрак? – негромко спросил оптограф, чтобы не отвлекать полицейского, но тот ответил раньше, чем Добролюб Неслухович успел открыть рот:

– Об этом нам распространяться не рекомендовано.

– Опасный тип, – сказал все-таки Немудрящев.

– А разве призраки тоже входят в вашу компетенцию? – спросил Сударый.

– Нет, однако я по роду службы имею доступ к некоторым чарам…

– О которых также распространяться не следует, – напомнил Неваляев через плечо. – Вы бы поговорили о чем-нибудь постороннем, господа, а то я не могу сосредоточиться.

– В самом деле, расскажите лучше, все ли благополучно в вашем семействе, – предложил Сударый.

– Вашими стараниями, за что безмерно вам благодарен, – охотно отозвался Немудрящев. – Залетай Высокович совершенно оставил не красящие его знакомства и вообще стал вести себя гораздо рассудительнее. Простуша моя на него не нарадуется. От нее вам, кстати, поклон, благодарит за портрет…

Простаковья Добролюбовна, из-за чьей оптографии Залетай Высокович минувшей осенью жаждал проткнуть рапирой Непеняя Зазеркальевича, оставалась единственной из причастных к дуэли, кому не были известны все ее обстоятельства: отец так и не решился рассказать дочери, что «волшебный» портрет – в определенном смысле результат ее артистического таланта. Видимо, для того, дабы даже случайно не подтолкнуть кровиночку к мысли об актерской карьере. Залетай Высокович тоже Простаковье ничего не сказал, надо полагать, получив от Добролюба Неслуховича соответствующий наказ.