Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак

Глава 10

Всю ночь напролет Лоб не сомкнул глаз. Как будто его стукнули по голове. Разом поставлено под сомнение все — не только безопасность Зины, но, главное, его собственный мир, привычки, уверенность в себе, распорядок жизни. События теряли логику, размышления приводили к туманным предположениям. Размышлять? К чему? Ради чего? Что Зина прятала у себя того, кто стремился ее убить? Но какой смысл заключался в этом? Ведь не сама же она повредила тормоза и, отодвинув засов, открыла дорогу быку?! Какой тут напрашивается вывод? Что у нее не все дома? Какая чушь?.. А между тем… Имея родного брата-поджигателя с раком мозга… не объясняются ли ее неуравновешенность, озадачивающие перепады настроения нервным расстройством?.. И если она отказалась убить себя, так сказать, впрямую, то не была ли способна создавать рискованные ситуации, участвовать в игре наподобие русской рулетки, пользуясь то аварийной ситуацией с машиной, то выпуская на волю быка?..

«А что, если попытка самоубийства все еще продолжается? — спросил себя Лоб. — Что, если нет преступника, а есть просто психичка, которая изощряется, сбивая людей с толку?» Лоб бросился к заветной тетрадке и записал:

«Вообразим себе такое: она еще не излечилась, но по причине, нуждающейся в уточнении, скрывает свою игру. И, будучи редкой умницей, своими признаниями, притворными страхами внушает нам мысль, что ее преследуют. Предвидимый результат: ее переселяют в Ниццу, где ускользнуть от нас гораздо легче, пожелай она снова наложить на себя руки. Ладно! Но вот вмешиваюсь я, и она на краткий миг встряхивается от своего кошмара. Отсюда мольба: „Увезите меня!“ И поскольку я не внимаю, она замыкается в себе. Окончательно. Вкупе с супругами Нелли она относит и меня к числу своих противников — всех тех, кто изводит ее советами, дружбой. И устраивает так, что мой визит к ней заканчивается размолвкой, и тем самым она развязывает себе руки. А это бесспорно означает, что она примется за старое и предпримет новый выпад против себя самой…»

Лоб в ярости отшвырнул тетрадь. Все это слишком умозрительно, слишком гладко увязано одно с другим. «Но ведь сам я не болен», — подумал он. И, чуточку поразмыслив, дописал:

«Одно из двух: либо ее преследует неизвестный, и я могу на ней жениться, если полиция свое дело знает, что сомнительно; либо, что более правдоподобно, она страдает неврастенией, и лучше мне от нее отказаться».

Приписка была хороша уже одним тем, что вносила в эту путаницу элемент ясности. А для Лоба ясность — залог спокойствия. Он улегся, плотно задвинув гардины. Ему и в голову не приходило, что Зина могла отказаться от встреч с ним. Он решил раз и навсегда, что их ссора основана на недоразумении. Но там, куда вкралось недоразумение, возможна дискуссия, а в этом деле он мастак. Уже в девять часов поутру он позвонил в магазин и попросил к телефону Зину.

— Ее тут нет, — ответил незнакомый голос.

— С кем я говорю?

— Со столяром. Барышня в Грассе.

— Но как же так?

— Палас будут стелить только на будущей неделе. Рабочие обещались прийти с утра, но задерживаются. И господин Нелли сказал, что будет ожидать звонка дома… Так что я запираю помещение.

Он допустил оплошность. Возможно, Зина была не так уж и не права, сказав, что с ней обращаются как с каким-то мешком! Ему следовало проявить больше такта, дипломатичности. Лоб позвонил Мари-Анн на фабрику, и та утратила дар речи, выслушав сообщение о смерти Зининого брата.

— И что об этом думает Бонатти? — опомнившись от шока, произнесла она.

— Не знаю. Я с тех пор не виделся с ним, но, похоже, он считает это дело закрытым.

— А вы сами?

— Лично я думаю, что оно продолжается. Но теперь оно видится мне в другом свете. А Зина? Как она поживает?

— По-прежнему. Вчера вечером мы ужинали вместе. Она выглядела измученной, рассеянной. Она себя пересиливает. Я этого не люблю. Она пожелала во что бы то ни стало вернуться к себе и отказалась переночевать у нас. Я очень беспокоилась, как она доберется. Филипп тоже. Но не держать же нам ее на привязи!

— Думаю, это было бы чревато! — заметил Лоб.

— Мы решили, что она станет работать в лаборатории полдня. Заметьте, в месяц это составит дней восемь. По утрам она дома, в Ницце. А после обеда едет на фабрику, откуда возвращается в шесть. Дни стоят длинные. На дорогах полно народу. По-моему, она ничем особенно не рискует. Но вот в Ницце… Может, вы могли бы за ней неприметно присматривать?

— Беда в том, что мы поссорились.

— Опять! Какая странная парочка влюбленных. И всерьез?

— Не думаю… Я постараюсь все уладить… Буду вас держать в курсе. Только ни слова о моем звонке. Пусть этот разговор останется между нами.

Присматривать за ней! Лоб не нуждался в такой рекомендации. Он уже решил вернуться на улицу Моцарта и объясниться с Зиной. Тем хуже! Он без обиняков заговорит о брате. И на сей раз, если будет необходимость, вызовет ее на откровенность даже ценой нервного срыва. А пока он решил еще раз побеседовать с Флешелем. Если Зина и вправду старалась провоцировать несчастные случаи, направленные против нее самой, то Флешелю должны быть известны такие прецеденты. Имело смысл полистать его архивы.

К несчастью, Флешеля в конторе не оказалось. Он отдежурил ночь. Узнав, что Лоб — друг супругов Нелли, дежурный предложил свои услуги. Это был старичок, отличавшийся подчеркнутой вежливостью. Он услужливо поставил ему на стол первый ящик картотеки, и Лоб приступил к изысканиям. Имя за именем сопровождались однообразными данными: «…вскрыла себе вены… бросилась в воду… проглотила смертельную дозу снотворного… повесилась на форточке…» От всего этого Лоба затошнило…

— Вам не удается найти то, что ищете? — любезно осведомился старый человек. — Не могу ли я быть вам полезен?

— Мне хотелось бы собрать материал о самоубийцах, совершающих повторные попытки, — объяснил ему Лоб. — Было бы хорошо держать их карточки в отдельном разделе.

— Мы подумываем над этим… Нас тоже интересовала эта проблема. Сам я в прошлом врач, и полагаю, что…

— Ах, — обрадовался Лоб, — в таком случае вы можете дать мне справку. Бывает ли так, что самоубийца, пытаясь покончить с собой, сам и организует с этой целью несчастные случаи?

— Все бывает, — подтвердил доктор. — Нам известен такой вот случай. Молодой человек, единственный сын своих родителей, воспитанный матерью, которая его боготворила…

— Знаю, — перебил его Лоб. — И который сам случайно увидел отца в конторе, где проходило судебное разбирательство.

— У этого мальчика возникло чувство отвращения к жизни, но в то же время он боялся смерти. Сначала его сшиб велосипедист… затем он упал с лестницы… не нарочно, разумеется… Но он совершал оплошности, оборачивающиеся против него, неосознанно. И потом в один прекрасный день он попал в аварию. В подобном случае авария — лучший способ свести счеты с жизнью. Вполне вероятно, что многие дорожные происшествия со смертельным исходом на поверку являются самоубийствами.

Лоб подумал о туристическом автобусе, пострадавшем из-за недобросовестного водителя, о «симке».

— И даже, — уточнил он, — если при этом гибнут и другие люди?

— Больной никогда не думает о других, дорогой мой. Все его мысли сосредоточены исключительно на собственной персоне. Его неотступно преследует мысль о катастрофе, как художника — о своем творении. Я подготовлю вам небольшую памятку по данному вопросу, поскольку эта проблема — одна из самых любопытных. Стремление к саморазрушению проявляется по-разному.

Лоб покидал дежурку в большом волнении. Дел никаких не было, и он пошел в кино, где повторно демонстрировался фильм режиссера Луи Малля «Блуждающий огонек» [8]. Но картина его совершенно не удовлетворила. Зинин случай куда сложнее. Его вдруг осенило, что, возможно, она страдает неизлечимым недугом, который ее медленно убивает.

Подобная гипотеза ему еще не приходила в голову, но одно возражение тут же ее исключило: прежде чем принять на работу в агентство по туризму, ее непременно подвергли серьезному медицинскому обследованию… Тупик! Тупик, выхода нет!

Он направился на улицу Моцарта, обдумывая фразу врача: «Стремление к саморазрушению проявляется по-разному». Разве сам он, со своей немногословной и придирчивой любовью, разве он сам в каком-то смысле не пытается себя разрушить? Потом он задался вопросом: как ему лучше подойти к Зине? Он позвонит, а она попытается запереть дверь. Следует ли ему ломиться в эту дверь? Это приведет лишь к скандалу. Вести переговоры, стоя на пороге, извиняться, напустить на себя покаянный вид? Нет, бесполезно унижаться. Тогда, быть может, следует произнести двусмысленную громогласную фразу типа: «Мне все известно… Я разгадал вашу тайну!» Но ему никогда не произнести таких слов. Он доверял только словам повседневного обихода, нынче почти утратившим свой изначальный смысл. Банальность — маска, более надежная и менее заметная, чем любая другая. И она помогает раствориться в толпе, когда чувствуешь себя неспособным ассимилироваться. Ну и пусть! Он станет импровизировать — единственное, чего он вовсе не умеет. Будь что будет!