Женщины - Чарльз Буковски

Лидия, подумал я.

Оставила она мне один телевизор, поскольку знала, что я на него даже не смотрю.

Я вышел на улицу: машина Лидии стояла, но самой ее внутри не было.

– Лидия, – позвал я. – Эй, детка!

Я прошел взад и вперед по улице и тут увидел ее ноги, обе – они высовывались из-за деревца у стены многоквартирного дома. Я подошел к деревцу и сказал:

– Послушай, да что, бля, с тобой такое? Лидия просто стояла. В руках два полиэтиленовых пакета с моими книгами и папка с картинами.

– Слушай, верни мне книги и картины. Они мои.

Лидия выскочила из-за дерева – с воплем. Схватила картины и начала их рвать. Она швыряла клочки в воздух и топтала, когда те падали на землю. На ногах у нее были ковбойские сапоги.

Потом она стала вытаскивать из пакетов мои книги и расшвыривать их – на улицу, на лужайку, повсюду.

– Вот тебе картины! Вот тебе книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! НЕ ГОВОРИ МНЕ О СВОИХ БАБАХ!

Затем Лидия побежала ко мне во двор с книгой в руке, моей последней – «Избранное Генри Чинаски». Она визжала:

– Так ты свои книги хочешь назад? Книги свои хочешь? Вот твои проклятые книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ!

Она начала бить стекла в моей двери. Она взяла «Избранное Генри Чинаски» и била им одно стекло за другим, вопя при этом:

– Ты хочешь назад свои книги? Вот твои проклятые книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! Я НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ О ТВОИХ БАБАХ!

Я стоял, а она орала и била стекла.

Где же полиция, думал я. Ну где?

Затем Лидия рванула по дорожке, нырнула влево у мусорного бака и побежала к многоквартирному дому. За кустиком валялись моя машинка, мое радио и мой тостер.

Лидия схватила машинку и выскочила с ней на середину улицы. Обыкновенная тяжелая старомодная машинка. Лидия подняла ее высоко над головой обеими руками и грохнула о мостовую. Валик и еще какие-то детали отлетели. Лидия опять воздела машинку над головой и завопила:

– НЕ ГОВОРИ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! – и опять шваркнула о мостовую.

После чего вскочила в машину и уехала.

Через пятнадцать секунд подкатил полицейский крейсер.

– Такой оранжевый «фольксваген». «Дрянь» называется, похож на танк. Я не помню номера, но буквы там СМУ, как в СМУТНЫЙ, понятно?

– Адрес?

Я дал им ее адрес…

Разумеется, ее привезли обратно. Я слышал, как она выла на заднем сиденье, когда они подъезжали.

– НЕ ПОДХОДИТЕ! – сказал один полицейский, выскакивая из машины. Он зашел за мной внутрь. И сразу наступил на битое стекло. Еще зачем-то посветил фонариком в потолок, на карнизы.

– Вы хотите подавать в суд? – спросил он.

– Нет. У нее дети. Я не хочу, чтоб она потеряла детей. Ее бывший муж и так пытается их у нее отсудить. Но прошу вас, скажите ей, что нельзя же врываться к людям в дома и творить вот такое.

– Ладно, – ответил он, – тогда подпишите.

Он написал от руки в разлинованном блокнотике. Мол, я, Генри Чинаски, не имею претензий к некоей Лидии Вэнс.

Я расписался, и он ушел.

Я запер то, что оставалось от входной двери, лег в постель и попытался уснуть.

Примерно через час раздался звонок. Лидия. Она уже вернулась домой.

– ТЫ, СУКИН СЫН, ЕЩЕ ХОТЬ РАЗ ЗАГОВОРИШЬ О СВОИХ БАБАХ, И Я ОПЯТЬ СДЕЛАЮ ТО ЖЕ САМОЕ!

И она бросила трубку.

47

Через пару дней вечером я приехал к Тэмми на «Деревенский двор». Постучался. Свет не горел. Судя по всему, дома никого нет. Я заглянул в почтовый ящик. Внутри лежали письма. Я начирикал записку: «Тэмми, я пытался тебе позвонить. Приезжал, но тебя не было. У тебя все в порядке? Позвони… Хэнк».

Я вернулся наутро в 11. Машины перед домом не было. Моя записка по-прежнему торчала в дверях. Я все равно позвонил. Письма так и лежали в ящике. Я оставил в нем новую записку: «Тэмми, куда ты, к дьяволу, запропастилась? Сообщи о себе… Хэнк».

Я объехал всю округу в поисках битого красного «камаро».

Вернулся я в тот же вечер. Шел дождь. Мои записки вымокли. Почты в ящике скопилось еще больше. Я оставил Тэмми книгу своих стихов, с надписью. Потом вернулся к «фольксвагену». На зеркальце у меня болтался мальтийский крестик. Я сдернул его, вернулся к дому и обмотал им дверную ручку.

Я не знал, где живут ее друзья, где живет ее мать, где живут ее любовники.

Я вернулся к себе и написал несколько стихов о любви.

48

Я сидел с анархистом из Беверли-Хиллз Беном Сульвнагом, писавшим мою биографию, когда услышал ее шаги по дорожке. Я узнал этот звук – они всегда были быстры, неистовы, сексуальны, эти крохотные шаги. Я жил в глубине двора. Дверь была открыта. Вбежала Тэмми.

Мы сразу кинулись друг другу в объятья, поцеловались.

Бен Сульвнаг сказал до свиданья и испарился.

– Эти сучьи рыла конфисковали мои вещи, все мои вещи! Я не могла заплатить за квартиру! Сукоебина грязная!

– Я пойду туда и вломлю ему промеж рогов. Мы вернем твои вещи.

– Нет, у него ружья! Много всяких ружей!

– А-а.

– Дочь я отвезла к маме.

– Как насчет чего-нибудь выпить?

– Конечно.

– Чего?

– Очень сухого шампанского.

– Ладно.

Дверь все еще была отворена, и полуденный свет солнца лился сквозь ее волосы – такие длинные и рыжие, что просто горели.

– Можно, я залезу в ванну? – спросила она.

– Само собой.

– Подожди меня, – сказала она.

Утром мы поговорили о ее финансах. Ей должны были прийти деньги: пособие на ребенка плюс пара чеков по безработице, – и на подходе были еще.

– Тут в доме есть свободная квартира сзади, прямо надо мной.

– Сколько?

– Сто пять долларов и половина услуг уже оплачена.

– О черт, у меня хватит. А детей они берут? Ребенка?

– Возьмут. Я договорюсь. Я знаю хозяев.

К воскресенью она уже переехала. Теперь она жила прямо надо мной. Она могла заглядывать ко мне в кухню, где я печатал на обеденном столе в уголке.

49

В тот вторник вечером мы сидели у меня и пили: Тэмми, я и ее брат Джей. Зазвонил телефон. Бобби.

– Тут у меня сидят Луи с женой, и ей хотелось бы с тобой познакомиться.

Луи – это тот, который только что выехал из квартиры Тэмми. Он играл в джаз-группах по всяким маленьким клубам, и ему не сильно везло. Но сам по себе он был занимательным типом.

– А может, ну его на фиг, Бобби?

– Луи обидится, если ты не придешь.

– Ладно, Бобби, но я приведу парочку друзей.

Мы зашли, и все были представлены друг другу. Затем Бобби вынес своего пива, купленного за полцены. Стерео вопило музыку, громко.

– Я прочел твой рассказ в «Рыцаре», – сказал Луи. – Странный такой. Ты никогда не ебал мертвых женщин, правда?

– Нет, просто казалось, что некоторые мертвы.

– Я тебя понимаю.

– Терпеть не могу такой музон, – сказала Тэмми.

– Как музыка продвигается, Луи?

– Ну, у меня сейчас новая группа. Если протусуемся вместе подольше, может, что и получится.

– Я, кажется, возьму у кого-нибудь за щеку, – сказала Тэмми, – я, наверное, отсосу у Бобби, я, наверное, отсосу у Луи, я, наверное, у брата собственного отсосу!

На Тэмми был длинный наряд, отчасти похожий на вечернее платье, а отчасти – на ночную сорочку.

Вэлери, жена Бобби, была на работе. Два вечера в неделю она работала официанткой в баре. Луи, его жена Пола и Бобби квасили уже некоторое время.

Луи глотнул халявного пива, вдруг его затошнило, он подскочил и ринулся к дверям. Тэмми выскочила следом. Немного погодя они вошли с улицы вместе.

– Пошли отсюдова к чертовой матери, – сказал Луи Поле.

– Хорошо, – ответила та. Они встали и вместе ушли.

Бобби извлек еще пива. Мы с Джеем о чем-то разговаривали. Потом я услышал Бобби:

– Я не виноват! Эй, дядя, это не я!

Я посмотрел. Голова Тэмми лежала у Бобби на коленях, рукой она держала его за яйца, затем подняла голову повыше и схватила его за член, и держала его за член, и все это время глаза ее смотрели прямо на меня.

Я еще глотнул пива, поставил стакан, встал и вышел.

50

Я увидел Бобби на улице, когда вышел купить газету.

– Звонил Луи, – сказал он, – и рассказал мне, что с ним случилось.

– Ну?

– Он выбежал проблеваться, а Тэмми схватила его за хуй, пока он блевал, и сказала: «Пойдем наверх, я у тебя в рот возьму. А потом мы тебе хер в пасхальное яйцо засунем». Он ответил «нет», а она сказала: «Что с тобой такое? Ты что – не мужик? Пойло в себе удержать не можешь? Пошли наверх, я тебе отсосу!»

Я сходил на угол и купил газету. Вернулся, проверил результаты скачек, прочел о поножовщинах, изнасилованиях, убийствах.

В дверь постучали. Я открыл. Тэмми. Она зашла и села.

– Послушай, – сказала она, – прости, если я тебя обидела тем, как себя вела, но больше ни за что просить прощения не буду. Остальное – это уже моя натура.