Импрессионисты: до и после - Игорь Викторович Долгополов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же Дега не избежал чар Терпсихоры, что нисколько не означало, что иронический склад ума живописца, воспитанный на произведениях Монтеня и Вольтера, не ощущал всю меру затхлости и ущербности французского балета того времени.
Живопись Дега обладает колдовским качеством. Он достигает предельной типизации и остроты минимальными средствами. В этом смысле он близок по школе к Мопассану, который писал о творчестве:
«Чтобы взволновать нас так, как его самого взволновало зрелище жизни, он должен воспроизвести ее перед нашими глазами, соблюдая самое тщательное сходство. Следовательно, он должен построить свое произведение при помощи таких искусных и незаметных приемов и с такой внешней простотой, чтобы невозможно было увидеть и указать, в чем заключаются цели и намерения автора».
Сам Дега раскрывает нам лабораторию своего творчества в коротких строках:
«Очень хорошо копировать то, что видишь, – говорил он другу, – но гораздо лучше рисовать то, чего больше не видишь, но удержал в памяти. Тогда происходит претворение увиденного, при котором воображение сотрудничает с памятью. Изображаешь только то, что тебя поразило, иными словами – необходимое. Таким образом твои воспоминания и фантазия свободны от тирании природы».
Чтобы закончить рассказ о «Репетиции балета», надо привести в финале несколько слов, развенчивающих миф об обеспеченности сына банкира де Га. Именно в год создания «Репетиции», а именно в 1874 году, Эдгар Дега пишет своим друзьям: «…я должен сначала заработать на свою собачью жизнь».
До 1874 года Дега вообще не нуждался. Однако после смерти отца художника выяснилось, что дела банка де Га находятся в незавидном положении.
Итак, жизнь продолжалась.
В судьбе каждого большого художника есть страницы, которые трудно объяснить, но Дега предлагает любому исследователю загадки, которые почти невозможно отгадать…
Э. Дега. Танцовщицы в желтых юбках 1891. Детройтский институт искусств, Детройт
Э. Дега. Певица с перчаткой 1878. Гарвардские художественные музеи, Кембридж
Последняя выставка, на которой Дега показал публике свои работы, была открыта в 1892 году. После этого двадцать пять лет, до самой своей кончины, мастер ни разу не выставлял свои полотна и скульптуры.
Почему?
Может быть, эти строки из письма к старому другу Эваристу де Валериу помогут понять ту бездну неудовлетворенности и одновременно веры в свое призвание, из которых был соткан один из самых сложных и интересных художников XIX века. Эдгар Дега писал:
«Я бы хотел попросить у вас прощения за то, что часто проскальзывает в ваших словах и еще чаще в мыслях, а именно за то, что я был резок с вами или казался резким на протяжении всей нашей долгой дружбы. Я был главным образом резок по отношению к самому себе. Вы, наверно, помните это, потому что сами часто удивлялись и упрекали меня за отсутствие уверенности в себе. Я был или, вернее, казался резким по отношению ко всему миру, так как состояние ожесточения стало для меня привычным, что можно объяснить моими постоянными сомнениями и скверным характером. Я чувствовал себя таким неоснащенным, таким неподготовленным, таким слабым, и в то же самое время мои намерения в искусстве казались мне такими правильными. Я был в ссоре со всем светом и с самим собой».
Но все-таки Дега-творец победил.
Время как будто не тронуло его холсты, до того современны они по живописи и композиции.
Но самое главное качество Дега – это умение видеть поэзию в прозаичности будней.
Друг Дега Ренуар прекрасно сказал об этом:
«Я люблю живопись, когда она выглядит вечной…но не твердил об этом; вечность обыденности, подмеченная из-за угла соседнего дома, служанка, прекратившая на мгновение скрести кастрюли и тут же превратившаяся в Юнону своего Олимпа!»
П.О. Ренуар. Автопортрет 1902. Частная коллекция
Пьер Огюст Ренуар
По Парижу бредет юноша в потертой рабочей блузе. Башмаки его стоптаны. Нескладный, рыжий, худой, он вдруг останавливается и долго смотрит на вечернее небо, на темные кроны каштанов, на игру света и тени.
Его толкают прохожие, над ним шутят мальчишки, хихикают ярко накрашенные девицы.
И только сейчас можно заметить, какие у него удивительные глаза. Острые. Необыкновенно внимательные.
Что за волшебник Париж, что за фокусник солнечный свет, превращающий горничную в королеву, старые дома в роскошные замки, а нищего бродягу в великолепного вельможу.
Юноша смеется и вновь бредет дальше, вдоль набережной Сены, мимо лавок букинистов, заглядывается на живописные группы парижан. Он идет, улыбаясь сверкающему солнцу, встречным девушкам. Пусть он не очень сыт, пусть он не всегда знает, что ждет его завтра. Он любит Париж, его пестрый калейдоскоп радостей и бед, его пьянит колдовской парижский воздух, он очарован музыкой большого города, он молод, и он бесконечно счастлив.
И разве большая беда, что у него в кармане не звенит ни один сантим и что в холостяцкой мансарде его не ждут ни обед, ни даже бедный ужин.
Зато у него на плече ящик с красками, кистями, холстом и он может встать на любом углу, начать писать – и через час-два все богатство Парижа будет его, Ренуара!
Он художник.
А ведь живопись – вечный праздник.
Огюст Ренуар. Его жизнь – пестрая смена радостей и горя, взлетов и разочарований, непрестанного труда и постоянно бредущей рядом нужды. И это несмотря на сотни картин, ждущих своей очереди на крутой лестнице мировой славы. В Ренуаре воплощено великолепное качество французского народа, умеющего встречать беду улыбкой.
Попробуйте найти у этого художника, создавшего тысячи полотен, рисунков, офортов, одно произведение, где хоть на йоту будут отражены его личные невзгоды.
Сегодня каждый холст Ренуара (а его картины – гордость лучших музеев мира) – это вестники радости, полнокровной, бьющей через край жизни. Это мир теплых, солнечных бликов и прозрачных, прохладных теней, это свежесть юности, женского обаяния, улыбок прелестных малышей и, наконец, это поистине счастье, воплощенное в живописи.
В жизни Огюста Ренуара было немало горьких минут, полных обид и унизительных мелочей, терзающих душу бедняка.
Он жил в нелегкое время.
Мы узнаем о чудовищных несуразностях той эпохи, когда талантливая молодежь не могла пробить стену косности и рутины Академии и Салона.
Среди этой
