Слабости сильной женщины - Анна Берсенева

Чтобы не наговорить еще каких-нибудь обидных глупостей, она замолчала. Костя тоже молчал, и в таком печальном молчании доехали они до родного дома.

Глава 10

Три выходных дня Лера вообще не выходила на улицу.

Прежде такого с ней не бывало. Она не могла усидеть дома, и даже если не было никаких срочных дел, все равно находила, куда отправиться, хотя бы под предлогом поисков какого-нибудь из бесчисленных дефицитов – мыла, например, или гречки.

Но после Стамбула ей не хотелось никуда, и она сама себе удивлялась – правда, и удивлялась как-то вяло.

Новый год встречали втроем. Лера пошла спать раньше всех, чего тоже никогда прежде не бывало.

– Ты устала, Лерочка? – сочувственно спросила мама на следующий день, видя, как безучастно смотрит она в книгу, валяясь на диване. – Ты знаешь, я подумала: не стоит тебе, наверное, больше этим заниматься…

Надежда Сергеевна говорила полувопросительно, чтобы не обидеть Лерочку. Не дай бог, подумает, что мама презрительно относится к ее новому занятию…

– Мама, – вдруг спросила Лера, по-прежнему глядя перед собой тем же безразличным взглядом, – а правда, что у меня походка какая-то необычная?

Испуг мелькнул в маминых глазах.

– Правда… – тихо сказала она.

– А почему?

Надежда Сергеевна молчала.

– Почему, мама? – повторила Лера.

– Я не могу тебе ответить, – вдруг сказала мама. – И не спрашивай меня больше об этом, Лерочка, прошу тебя…

С тех самых пор, как Лера себя помнила, мать всегда благоговела перед ней. Это, наверное, даже смешно выглядело, когда Лере было лет пять. В самом деле, странную картину они являли собою: мама спрашивает у маленькой девочки с пышным бантом, надо ли купить треску, или лучше – минтай. Даже продавщицы в «Рыбе» на Петровке улыбались.

А Лера никогда и не удивлялась этому. Мама всегда казалась ей слабой, робкой – да так оно, наверное, и было. А потом началась эта ужасная энцефалопатия, Надежду Сергеевну то и дело увозили в Боткинскую. Лет до тринадцати Лера перебиралась на это время к тете Кире и бегала в больницу с передачами, каждый день со страхом думая: что же будет, если мама умрет?

А потом она выросла, стала оставаться дома одна, но в Боткинскую бегала по-прежнему, и мысли были прежние…

На фоне этих мыслей совсем не казалось трудным брать на себя то, что Надежда Сергеевна считала «тяготами быта», а Лера – повседневными мелочами, на которые и внимания обращать не стоит. В самом деле, ну что им было нужно такого особенного, из-за чего жизнь могла бы показаться трудной?

Отца она совершенно не помнила: он ушел из дому, когда ей было два года, и с тех пор не появился ни разу. Пока Лере не исполнилось восемнадцать, приходили раз в месяц деньги, а потом не осталось и этих свидетельств того, что он еще живет где-то на свете. Лера настолько привыкла к этому, что даже не огорчалась и зла на него не держала. Его просто не было, и все.

Она никогда не спрашивала, что думает об этом мама, и Надежда Сергеевна тоже не заговаривала о муже. Кажется, она и не думала о нем, и не вспоминала. Дочка Лерочка – умница, красавица, заботливая и энергичная – была ее единственной радостью. И в университет она поступила сразу, и замуж вышла за такого хорошего мальчика, и в аспирантуре учится, чего же боле, как говорится!

И если Лерочка считает, что это нормально – ездить в эти ужасные челночные поездки, – значит, так оно и есть. Вот только трудно это, вон какой усталой вернулась – и Надежда Сергеевна осторожно интересовалась, не следует ли отказаться от них…

– Я больше не поеду, мама, – ответила Лера. – Придумаю что-нибудь другое, проживем как-нибудь.

Она не кривила душой, говоря, что больше не поедет. Нет, не из-за усталости – она вообще не знала, что такое усталость, и сейчас ей оказалось достаточно один раз выспаться, чтобы отдохнуть. И не из-за таможенных трудностей, и не из-за тараканов в гостинице.

Дело было в другом. То непонятное чувство, которое только смутно тревожило Леру накануне отъезда, теперь стало совершенно отчетливым. Она отшатнулась перед тем, что про себя назвала «другая жизнь». Но это была не та другая жизнь, о которой писал ее любимый Трифонов, – не высшая жизнь освобожденного духа, а совсем наоборот.

«Другая жизнь», с которой так неожиданно для себя столкнулась Лера, исключала само существование какого-то духа. Она шла по жестоким законам выживания, и то, что с детства считалось недозволенным, невозможным, – в этой «другой жизни» как раз и было возможно, и даже необходимо.

Лере показалось, что она заглянула в какую-то пропасть в глубине собственной души, – и она в ужасе отшатнулась, дав себе зарок больше не заглядывать туда.

А тараканы, таможня, сотни лифчиков – это что же, это ерунда…

Но мешки громоздились в прихожей, на кухне и в комнатах, и, как бы там ни было, следовало продать их содержимое.

– Лучше всего – в Луже, – сказала Зоська. – Там оптовиков много, не обязательно все в розницу продавать. И из провинции много приезжает, берут что зря.

– В Луже так в Луже, – согласилась Лера: ей было все равно, лишь бы скорее.

Как назло, первые дни нового года выдались такие морозные, что даже дыхание схватывало, как только выходишь на улицу.

– Как в сорок первом году, – сердилась Зоська.

Часов в девять утра они с Лерой вышли из подъезда и, перехватывая из руки в руку свои битком набитые стамбульские сумки, направились к метро.

– По-моему, не мы одни о сорок первом думаем, – заметила Лера. – Того и гляди, общая паника начнется.

Состояние, в котором находились люди в эти первые дни нового года, можно было назвать не паникой, а шоком. Женщины ахали в магазинах, разглядывая ценники, а старушки – те и вовсе столбенели, благодаря бога, что успели запасти спички и соль.

– Вот всегда так, – сказала Зоська, когда уже ехали в метро по Юго-Западной ветке. – Бедному жениться – ночь коротка. Как теперь распродадимся, не представляю. Люди-то деньги придержат теперь, не до тряпья будет…

Может быть, люди и собирались придержать деньги, но торговцев это, похоже, ничуть не смущало. Лере показалось, что густая толпа гудит на всей огромной площадке перед Лужниками, и она не могла понять: что делают здесь все эти люди – покупают, продают?

– На трибуны не пойдем, – сказала Зоська. – Там, конечно, разрешено, но платить надо, куда нам? А тут нельзя, зато бесплатно.

Подойдя поближе, Лера разглядела, что толпа вовсе не так беспорядочна, как ей показалось на первый взгляд. От решетки стадиона до самого памятника Ленину тянулись длинные человеческие дорожки, образованные рядами торговцев. По этим дорожкам переливалась другая толпа – покупателей.