Критика цинического разума - Петер Слотердайк

вытеснить из своей памяти данный исторический «эпизод», длившийся более ста лет: пациенты по окончании сеанса начисто забывали то, что они пережили. Из-за того, что впоследствии получило название «постгипнотической амнезии», им приходилось отдавать себя во власть магнетизера, который мог обернуть им на пользу их вылазки в область бессознательного. Им приходилось, еще находясь в состоянии транса, получать нацеливающий на излечение приказ, который преобразовывал знание о проблемах пациента, полученное во время сеансов, в предписания, дающиеся пациенту в состоянии гипноза; эти приказы-установки должны были продолжать свое действие в сфере бессознательного ради блага пациента. Понятно, что последующее Просвещение не хотело и слышать о такой методе, полностью основанной на авторитете и доверии. Ведь в психологическом отношении Просвещение всегда представляло собой тренинг в недоверии, обеспечивающий его постоянный рост, – человек не должен ничего принимать на веру, обеспечивая формирование своего Я, стремящегося к самоутверждению и контролю за реальностью. Методика Фрейда резюмируется, известным образом, в попытке избежать гипноза и все же держать открытым путь к бессознательному. Можно поразмыслить о том, не проявляется ли в методе Фрейда рафинированное коварство, порожденное недоверием: он – наивно и в то же время осознанно – ограничивается анализом «производных» и «репрезентантов» бессознательного, которое в остальном мыслится как нечто недоступное. Оставим открытым вопрос о том, не является ли эта замкнутость и недоступность результатом применения столь недоверчивого метода.

Уже Пюисегюру – так же, как и Месмеру – было известно, что при лечении гипнозом его собственная личность оказывает воздействие на пациента или, точнее сказать, влияние оказывает то интимное отношение, которое возникает между ним и пациентом. Этот «раппорт» – в более современной терминологии «перенос» – становился той средой, в которой происходила методичная и успешная глубинно-психологическая практика. По меньшей мере до середины XIX века этот метод постоянно развивался и практиковался в вызывавших доверие формах. Еще Шопенгауэр высказывался в том смысле, что это открытие, возможно, является важнейшим во всей истории человеческой духовной жизни, пусть даже оно поначалу и задает разуму больше загадок, чем разрешает их. Фактически здесь произошел прорыв к секуляризированной глубинной психологии, которая смогла отделить знание от традиционного религиозного и пасторского учения о душе (хотя несакральный подход к бессознательному вполне подтвердил психологическую компетентность этого учения). Открытие бессознательного затронуло ту сферу, в которой контра-интуиции старой эзотерики сливались воедино со структурой специфически современного знания, которое было построено на свой лад принципиально контра-интуитивно; конечно, и эзотерика, и это современное знание в конечном счете оказались вынужденными искать способ соединиться с «прямым опытом».

Все это говорит об одном: по меньшей мере с конца XVIII века иллюзия прозрачности и полной просматриваемости человеческого самосознания систематически разрушалась. Сомнамбулические проявления давали провокационные доказательства того, что сознание знает о себе не всё. Магнетизм хорошо высветил границы той зоны познаваемого, которая остается недоступной для поверхностного наблюдения. С этими проблемами уже не могла справиться старая «рациональная психология» с ее теорией memoria, способности к припоминанию. В процессе Просвещения люди все больше и больше проникались очевидностью загадки, состоящей в том, что «там есть еще что-то, другое». Подобно внутреннему таинственному существу, своего рода домовому, оно проявляло себя так, что схватить[35] его было невозможно. Стоит только начать присматриваться к нему, как оно исчезло. Оно следует за сознанием, как тень или как двойник, которые никогда не допускают встречи с первым Я. Но этот двойник непрерывно следует за ним, не называя своего имени. Чувственными его проявлениями являются ощущение неясной тревоги и страх перед безумием, боязнь сойти с ума – две темы, которые отнюдь не являются монополией одного лишь романтизма.

Для первой глубинной психологии царской дорогой к бессознательному был гипноз. Определяя свое отношение к этому феномену, Просвещение XIX века допустило одну из своих величайших ошибок. Оно истолковало живой интерес реакционных, аристократических и религиозных кругов к феноменам бессознательного как признак того, что речь здесь идет о каком-то мошенническом фокусе, направленном против Просвещения. И в самом деле: месмеризм и гипноз скоро погрязли в зыбком болоте спиритуализма и нашли свой скверный конец на ярмарках и в варьете, где блеф чувствует себя как дома. Просвещение еще долго не обладало достаточной проницательностью, чтобы понять: в этом деле непременно должно быть что-то такое, что вызывает столь живой интерес антипросвещения. И действительно, поздний религиозный спиритизм и ярмарочный оккультизм были антипросвещением на практике, но только потому, что им удалось затуманить реалистическую суть вещей: прорыв от memoria – к бессознательной структуре, от сознательного переживания – к бессознательной «грамматике чувств».

Буржуазно-позитивистская фракция Просвещения с давних пор чувствовала себя неуютно, глядя на необозримые параметры новой категории – бессознательного, – сулящие радикальный переворот. С помощью бессознательного мотив самопостижения был введен в цивилизацию таким образом, что он мог не понравиться тем, кто считали себя представителями цивилизации. Если каждое Я подтачивается бессознательным, ведущим подрывную деятельность, то придется распроститься с суверенностью сознания, которое полагает, что знает себя, а потому способно себя оценить. «Бессознательное» задело культурный нарциссизм всех классов общества. В то же время его открытие разрушило основу доныне существовавшей философии сознания. Отныне слово «наивность» приобретает новое, глубокое, как пропасть, значение – потому что лучше всего видят ту пропасть, над которой зависли.

Должно быть, Фрейд смутно представлял себе нечто в этом роде, что и заставило его высказать часто цитируемый афоризм о «трех заболеваниях», которые пришлось перенести человеческому самочувствованию в процессе исследований, проводившихся в Новое время: о коперниканской революции, которая лишила Землю места в центре Вселенной; о дарвиновском учении о происхождении видов, которое поставило человека в одну цепочку с видами животных и зафиксировало его родство с обезьянами, наводящее на тревожные размышления; и, наконец, о психоанализе, который вдребезги разбивает наивное мнение о том, будто каждое Я должно лучше всего знать себя – по причине непосредственной близости. Отныне верно, что каждый – не ближний, а наиболее дальний для себя самого. Под всей и всяческой рациональностью, под всем и всяческим сознанием простирается широкое поле иррациональности и бессознательных запрограммированностей, которое сплошь и рядом обманом встревает в сознательное говорение и действие. Необычайная ирония заключена во фрейдовском понятии «рационализации»: званием Ratio теперь наделяются те надуманные объяснения и псевдообоснования, с помощью которых сознание подправляет и ретуширует самообманы. Рациональное выступает как покров над приватной и коллективной иррациональностью.

Дальнейшее развитие событий – в особенности переход глубинно-психологического исследования от гипнотического подхода к толкованию сновидений, а также последующее расхождение глубинно-психологических школ – сегодня хорошо известно. Фрейд назвал своим via regia, царским путем к бессознательному, сновидение. Он развил «технику чтения» его, которая была сохранена