Король англосаксов - Эдвард Бульвер-Литтон

Осеннее солнце светило сквозь просеки леса, когда Юдифь сидела одна на склоне холма, глядя пристально вдаль.

Весело пели птицы, но не к их пению прислушивалась Юдифь. Белка прыгала с ветки на ветку и с дерева на дерево в ближайшей роще, но не любоваться ее игрой пришла Юдифь к могиле тевтонского витязя. Вскоре послышался лай, и огромная валлийская борзая собака выбежала из перелеска. Сильно забилось сердце Юдифи, в глазах блеснула радость, и из чащи пожелтевших кустов вышел граф Гарольд с копьем в одной руке и с соколом на другой.

Несомненно, что его сердце забилось так же сильно и что глаза его блестели так же ярко, когда он увидел, кто его поджидает у могильного камня. Он зашагал быстрее и взошел на пригорок. Собаки с радостным лаем окружили Юдифь. Граф смахнул с руки сокола, и он слетел на каменный жертвенник тора.

– Долго я тебя ждала, Гарольд, любезный брат, – проговорила Юдифь, лаская собак.

– Не зови меня братом, – сказал Гарольд отрывисто и отступая на шаг.

– Почему же, Гарольд?

Но Гарольд отвернулся и оттолкнул сурово собак. Они легли к ногам Юдифи, которая смотрела с удивлением и недоумением на озабоченное лицо графа.

– Твои взгляды, Юдифь, смиряют меня более, чем мои слова усмиряют собак, – проговорил Гарольд кротко. – В жилах моих течет горячая кровь. Только спокойный дух способен подавить во мне минутную досаду. Спокойно было мне, когда ты в лета детства сидела безмятежно у меня на коленях, и я плел тебе цепь из душистых цветов. Мне думалось в то время: цепь из цветов завянет, но зато цепь, сплетенная сердечной любовью, крепка и неразрывна!

Юдифь склонила голову. Граф смотрел на нее с задумчивой нежностью, а птички звонко пели, и по-прежнему белка скакала по деревьям. Юдифь возобновила первая разговор:

– Твоя сестра присылала за мной! Я завтра же должна поехать во дворец, ты будешь там, Гарольд?

– Буду! – ответил он встревоженным голосом. – Так моя сестра присылала за тобой? А ты знаешь зачем? Девушка побледнела.

– Да, – сказала она.

– Я этого боялся! – воскликнул граф в волнении. – Сестра моя, увлекшись советами друзей, вступает, как король, в безумную борьбу с человеческим сердцем… О, – продолжал Гарольд в порыве увлечения, несвойственного его холодному и ровному характеру, но вынужденного силой встревоженной любви. – Когда я только сравниваю нынешних саксонцев с прежними и вижу в них рабов недостойных жрецов, то я с ужасом спрашиваю: когда же освободятся они от этого влияния?

Он перевел дыхание и, схватив руку девушки, произнес, стиснув зубы:

– Так они хотят сделать из тебя жрицу? А ты сама не хочешь… ты не должна быть жрицей… или же сердце твое, преступит свой обет?!

– Ах, Гарольд, – ответила Юдифь, забыв всю свою робость при намеке на эту одинокую жизнь. – Лучик. лечь в могилу, чем похоронить сердце за храмовой решеткой!.. В могиле я могу жить еще для всех тех, которых люблю, там же должно умереть все и даже любовь… Тебе жаль меня, Гарольд? Твоя сестра, королева, добра и милостива. Я брошусь к ее ногам и скажу: юность создана для любви, мир не полон отрад, позволь мне пользоваться моей юностью и благословлять Ведена в мире, созданном им для счастья!

– Милая, дорогая Юдифь! – воскликнул Гарольд в восторге. – Скажи это, будь тверда, никто не посмеет неволить тебя: закон не может вырвать тебя из объятий твоей бабушки, а где говорит закон, там властен и Гарольд… и там наше родство, несчастье моей жизни, будет благодеянием.

– Почему называешь ты наше родство несчастьем? Мне так приятно думать, что мы с тобой родня, хоть немного дальняя, и я имею право гордиться твоей славой и радоваться твоему присутствию у нас. Отчего же моя радость для тебя только горе?

– А потому, – ответил он, скрестив печально руки, – что, не будь мы в родстве, я сказал бы тебе: «Юдифь, я люблю тебя более чем любил бы сестру! Будь женой Гарольда!..» Если же я теперь скажу это тебе, и ты станешь моей, жрецы всплеснут руками и проклянут наш брак. Дом мой рухнет тогда до самых оснований. Отец мой, братья, таны, выборные, сановники и все, в силе которых заключается наша сила, пристанут ко мне с просьбами отречься от тебя… Как я теперь могуществен, так был могуществен и мой Свен, и как отвержен Свен, так будет в этом случае отвержен и Гарольд, а по изгнании Гарольда, чья грудь будет настолько отважна и сильна, чтоб заменить его на оборону Англии!.. Разгорятся тогда все те буйные страсти, которые я смиряю как дикого коня… И я пойду с хоругвью и одетый в доспехи на жрецов, на родных, на танов и отчизну. Потоком польется кровь моих земляков… Вот почему Гарольд, покоряясь как раб власти этих жрецов, которых презирает, не дерзает сказать избраннице души своей: дай мне правую руку и будь моей невестой!

С отчаянием слушала Юдифь это признание, и лицо ее стало белее мрамора. Но когда Гарольд умолк и быстро отвернулся, чтобы она не увидела борьбы его души, в ней пробудилась во всей своей возвышенности сила женской души, постигающая даже в самой печальной доле благородное и высокое. Подавив и любовь и душевную горесть, она подошла к Гарольду, протянула ему свою нежную руку и проговорила с сердечным состраданием:

– Никогда еще, Гарольд, я не гордилась так тобой, как теперь, потому что Юдифь не могла бы любить тебя так, как она тебя любит, да и будет любить до самой могилы, если б ты не любил Англию больше самой Юдифи… Гарольд, я была до этой минуты простодушным ребенком и не знала, конечно, и собственного сердца. Теперь же я читаю в нем и вижу, что я женщина…Теперь уж я, Гарольд, не страшусь и заключения: оно не убивает жизни, а, напротив, расширяет ее, сосредоточивая ее в одно желание быть достойной приносить за тебя жертву небу.

– Юдифь, – воскликнул Гарольд, побледневший как смерть. – Не говори мне более, что для тебя не страшно вечное заключение!.. Умоляю тебя, приказываю тебе: не воздвигай между нами этой вечной преграды! Пока ты свободна, остается надежда, хотя быть может призрачная, но все-таки надежда.

– То, что тебе угодно, будет угодно и мне! – ответила Юдифь спокойно и покорно. – Распоряжайся участью моей по своему желанию.

Не смея полагаться на силу своей воли, чувствуя, что рыдания теснят ей грудь, она быстро ушла, оставив Гарольда одного у кургана.

Глава V

Когда Гарольд на следующее утро вошел в вестминстерский дворец с намерением повидаться с королевой, он нечаянно встретился со своим отцом, который, взяв его под руку, серьезно сказал:

– Сын мой, я имею многое на душе, касающееся тебя и всего нашего дома, о чем бы я и хотел поговорить с тобой.

– Позволь мне после прийти к тебе, – возразил молодой граф, – мне сейчас необходимо видеть сестру, пока она еще не занята своими просителями, жрецами.

– Успеешь еще, – заметил отрывисто старик. – Юдифь теперь в молельне, и мы успеем обсудить наши светские дела, прежде, чем она будет в состоянии принять тебя, чтобы рассказать тебе последнее сновидение короля, который был бы великим человеком, если бы деятельность его, проявляющаяся постоянно во сне, проявилась бы и наяву… Идем!

Не желая раздражать отказом отца, Гарольд со вздохом последовал за ним в ближайший покой.

– Гарольд, – начал Годвин, тщательно заперев дверь, – ты не должен допускать, чтобы король дольше удерживал тебя здесь ради своих капризов: твое присутствие необходимо в подвластном тебе графстве. Тебе ведь известно, что эти ост-англы, как мы их называем, состоят большей частью из датчан и норвежцев – упрямого, своевольного народа, который сочувствует более норманнам, чем саксонцам. Моя власть основана не только на том, что я одного происхождения со свободным народом Эссекса, но и на том обстоятельстве, что я старался всеми способами утвердить свое влияние над датчанами. Скажу тебе, Гарольд, что тот, кто не сумеет смирить англо-датчан, не будет в силах поддержать власть, которую я приобрел над саксонцами.

– Это я знаю, батюшка, – ответил Гарольд, – и я вижу с удовольствием, что эти храбрые пришельцы, смешавшись с более кроткими саксонцами, действуют на них благотворным образом в том отношении, что передают им свои более здравые взгляды, между тем как сами постепенно утрачивают свою дикость.

Годвин одобрительно улыбнулся; но потом лицо его стало опять серьезно.

– Это так, но подумал ли ты, что Сивард омрачает славу нашего рода, овладевая умами народонаселения берегов Гомбера, между тем как ты бездействуешь в этих палатах. Подумал ли ты хоть раз, что вся Мерция находится в руках нашего соперника Леофрика и что сын его Альгар, управляющий во время моего отсутствия Эссексом, сделался очень популярен в этой местности?.. Если б я вернулся годом позже, то все голоса были бы в пользу Альгара, но не в мою… Чернь легкомысленна!.. Помоги же мне, Гарольд! Сердце мое полно тоски, и я не могу один работать… Я никому не говорил еще, как трудно мне было лишиться Свена.