Заговор Мурман-Памир - Борис Перелешин

Не должны ли новые законы для всего живущего быть написаны под ясным небом Кровли Мира? Жители гор и предгорий, кто из вас скажет на это: нет?

Такого ни одного не найдется. Ханым, ханым! Твои люди понесли большие труды и тяжкие лишения для общего блага. Прочитавший, если ты благородный человек, собирай стада верблюдов и яков и прикочевывай поближе к урочищу Кара-Куль в помощь людям ханым, стерегущим шайтана, потому что русские собаки изворотливы, как лисицы.

Неверно, что шайтана нет больше среди них.

Все это написано по повелению пресветлого Хай-Ходжи-Худеяр хана из рода Бабура, потому что его пресветлость согласно неисповедимым линиям судьбы в третий раз явился среди нас.

Записывайтесь в отряды его пресветлости и полковника Розова. Все записавшиеся получают жалованье старыми рублями, английскими фунтами и монетой его величества эмира. Кроме того, вооружение и пропитание».

— Т-тэк… сказал Бурундук. Заваривается каша!

Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину.

Прочитанное особенно неприятно поразило его. Одиноко тащиться, ожидая удара кинжалом в спину или толчка со скалы — одно. Широкое массовое движение — другое. Здесь уже можно изобретать. Он напялил войлок на глаза, улыбнулся чуть-чуть, подумав о своей киргизской внешности и о том, что может, пожалуй, не рискуя быть разоблаченным, произнести небольшую речь перед пастухами. Ну-с! Схоронились на два дня среди камней и наблюдали долину. Движение было действительно необычное для этих мест. Время от времени в глубоких волнах пыли тяжко катились стада, скользили одиночки-джигиты, прикрывая ладонью глаза под войлочной шапкой, пристально вглядываясь в дали, скакали небольшие отряды — пять, шесть человек — маленькие лошадки, оливковые грузные лица с оттопыренными редкими усами, черные глаза навыкате, над ними длинные пики с плавающими в воздухе пучками шерсти. Все это ясно различал Бурундук в полевой бинокль. Но почему движение шло не в сторону стоянки Берендеева, а больше в обратном?

Наконец разглядел на берегу реки скакавшего позавчерашнего посланца. Садык слетал за ним.

Снова киргиз полез в лохматую, покрытую насекомыми шапку. Из шапки вытащил пук верблюжьей шерсти. Размотал. Там в тонком бухарском, голубом с желтыми солнцами платке завернут был узкий почти дамский конверт. Не без некоторого волнения разорвал его Бурундук. Ощутил еле уловимый запах духов Коти, такой необычайный здесь.

«Полковник!

Признаюсь, можно было бы очень и очень удивляться неожиданности Вашего появления здесь, равно и многим другим обстоятельствам Вашего прибытия, если бы только было время удивляться.

Мне крайне больно, что в эти дни, когда Вы были от меня так близко, после полуторамесячного сидения в этой пустоши, мне так и не удалось пожать Вам руку и услышать русскую речь.

Сегодня, когда Вы читаете мое письмо, три дня пути уже разделяют нас и расстояние все растет, потому что мне давно пора, — нельзя больше ждать, — отбыть в направлении на восток, и юг, по делу, о котором Вы, конечно, хорошо осведомлены, т. е. к англичанам.

Дорогой мой, ведь уже полтора месяца тому назад и для меня совершенно непостижимо, как Вы этого не знали, отношу это только за счет Вашего опоздания в пути, — Берендеев и Шефтель счастливо удрали, и даже неделю тому назад я получил известие о благополучном прибытии их в Москву и о назначении окончательного срока взрыва — 10-е июня.

Следовательно, Вам здесь делать нечего, поворачивайте, пока не поздно, обратно.

Ханымцев опасайтесь совершенно справедливо, это тоже Вам можно было бы знать раньше, ведь разлад у нас с ними полный, им, видите ли, серьезно взбрело в голову замариновать Берендеева у этого паршивого Кара-Куля, всемирную же монархию основать с центром на Памирах, с этим самым Худеяром во главе.

Спешите, надеюсь, хочу надеяться, что вернетесь в Москву невредимым.

Передайте привет нашим общим друзьям, передайте горячий привет и целуйте героическую ручку Натальи Владимировны, скажите ей, что и я по-прежнему… или нет, ничего ей не говорите, она знает, а я больше не могу писать, оттого ли, что с утра проводник кличет меня ехать, или от волнения при одной мысли: старые Москва и Питер (я вижу их уже возрожденными), старое общество друзей, сода-уиски и затяжка кепстена в морском собрании. А я совершенно один с этой вечной солью на губах уезжаю по скучной и глухой стране среди людей, похожих на навозных жуков, куда-то все дальше и дальше к чертям на кулички.

Довольно, помогай Вам бог, простите за легкомысленное письмо, вспоминайте в часы решающей борьбы с красной заразой, что не с Вами, вопреки его самым горячим желаниям

Р. S. «Чуть не забыл, уж если Вы здесь, навьючьте оставленные впопыхах Берендеевым, очень важные для него, рукописи и мешки с травами. Взять их нужно в пещере № 15 по берендеевскому плану (он-то, конечно, у вас есть), сдать же немедля ни секунды по прибытии в Москву прямо во временную лабораторию Берендеева под столовой „Памир“ в ком переулке на Трубе.

Еще раз простите».

Бурундук в раздумьи остановился над письмом. Обратился к застывшему перед ним киргизу, показывая рукой на движущиеся в долине отряды:

— Кто эти люди и почему они идут не к озеру, а от озера? И что делает Худеяр-хан?

Киргиз ответил:

— Аллах ведает дела могущественного Хай-Ходжи-Худеяр хана. Что касается дехкан (крестьян) и пастухов, то никто не верит, что шайтан сидит под скалою. Баи-хозяева хотят, чтобы мы оставались в отряде, но пастухи и дехкане непрочь вернуться к стадам, женщины одни не управляются. Баранчуки, которым было обещано полное прощение, получив оружие и жалованье за месяц, снова повернули коней в горы: сказав: воюйте с большевиками, а мы по-старому будем резать и тех, и других.

Лицо Бурундука подергивала усмешка:

— Вот так фунт! Значит, баранчуки дали стрекача в горы, а пастухи расходятся по своим стадам. Очень хорошо. Ну, что же скажут его пресветлость и русские собаки, не те, бывшие около озера, а в лагере, вдохновители надписей на скалах, с полковником Розовым во главе? А не попробовать ли?..

Но с другой стороны в голове пронеслись: сомнительность задачи, 1-е июня (этого не надо забывать) и адрес лаборатории в Москве. Это поистине беспечное письмо открыло ему немного, но достаточно.

Киргиза отпустили. Лысая спина его халата над выпяченным крупом коня провалилась в осыпях между чахлыми кустами.

Теперь тронул коня и Бурундук.