Город бездны - Аластер Рейнольдс

Я помню свою первую жертву — вернее сказать, первые жертвы.

Мы засели на вершине холма, который торчал над джунглями, и глядели вниз на прогалину, где войска СК выгружали припасы из наземного транспорта. С безжалостным спокойствием я поднял оружие и прищурился в прицел. Потом поймал в перекрестье волосков одного из бойцов вражеского подразделения. Винтовка была заряжена субзвуковыми микропатронами — абсолютно бесшумными и запрограммированные на пятнадцатисекундную задержку детонации. Достаточно, чтобы влепить в каждого находящегося на прогалине человека по заряду величиной с комара. Потом увидеть, как одним и тем же движением каждый из них лениво поднимает руку и почесывает шею, куда его укусило воображаемое насекомое. Восьмой, последний, что-то заподозрил, но было слишком поздно.

Солдаты падали в грязь с каким-то зловещим однообразием. Позже мы спустились с холма, чтобы реквизировать припасы для нашей части. Трупы, через которые мы переступали, были гротескно раздуты внутренними взрывами.

Так я первый раз пригубил смерти. Это было похоже на сон.

Иногда я гадал, что могло случиться, если бы задержка составляла меньше пятнадцати секунд, и первый солдат упал бы прежде, чем я нашпиговал остальных. Хватило бы мне выдержки и холодной воли настоящего снайпера продолжать, несмотря ни на что? Или шок от содеянного срикошетил бы по мне с такой силой, что я с отвращением выронил бы винтовку? Но я всегда повторял себе: нет смысла задумываться над тем, что могло бы случиться. Я знал лишь, что после первой серии нереальных расстрелов эта проблема исчезла навсегда.

Почти навсегда.

Особенность работы снайпера состоит в том, что враг для него — почти всегда просто мишень. Расстояние слишком велико, чтобы разглядеть выражение лица в тот момент, когда пуля находит свою цель. У меня почти никогда не возникало необходимости стрелять повторно. Какое-то время мне казалось, что я нашел безопасную нишу. Моей психике ничто не угрожает — а значит, я защищен от худшего, что может случиться на войне. Меня ценили в подразделении, оберегали словно талисман. Ни разу не совершив ничего героического, я стал героем благодаря чисто механическим навыкам. Можно сказать, что я был счастлив — если военное ремесло может сделать человека счастливым. А почему нет? Я видел мужчин и женщин, для которых война была возлюбленной, капризной и злой, которая мучила их, калечила их тела и души. Они уходили от нее — избитые, голодные — и все равно возвращались. То, что война делает несчастными всех без исключения, — это самая большая ложь, какую я когда-либо слышал. В таком случае, мы бы давно прекратили воевать, причем навсегда. Возможно, придется признать, что человеческая натура не столь благородна, как хотелось бы. Но почему война обладает неким странным, темным очарованием, почему мы всегда так неохотно оставляем ее ради мира? Дело тут далеко не в столь заурядном явлении, как привычка, когда военные действия становятся нормой повседневности. Я знал мужчин и женщин, которые получали от убийства врага настоящее сексуальное удовлетворение, более того — действительно видели в этом нечто упоительно-эротическое.

Впрочем, мои радости были не столь извращенного толка. Я просто радовался, что нашел себе лучшее место, на которое мог рассчитывать в данных условиях. Я делал то, что считал правильным, я следовал своему долгу — и одновременно почти ничем не рисковал. От смерти меня всегда отделяло расстояние выстрела снайперской винтовки, чего не скажешь о тех, кто постоянно находился на передовой. Я думал, что все будет продолжаться и дальше. Потом меня, наконец, наградят, и если я не останусь снайпером до конца войны, то потому лишь, что армия слишком ценит мой талант, чтобы рисковать им. Вероятно, меня переведут в одно из тайных подразделений ликвидаторов — риск, конечно, немалый, — но, скорее всего, я стану просто инструктором в одном из тренировочных лагерей. Потом ранняя отставка и самодовольная убежденность в том, что я помог завершить войну — конечно, если я доживу до победы.

Но человек предполагает, а обстоятельства располагают.

Однажды ночью наша часть попала в засаду. Повстанцы взвода глубокого проникновения СК окружили нас, и через пару минут я понял, что на самом деле деликатно называют «рукопашной схваткой». Забудьте о лучевиках, действующих по линии визирования, и нано-боеприпасах с задержкой детонации. Солдату прошлого тысячелетия этот дух рукопашной схватки был несоизмеримо ближе и понятнее — дух вопящих от ярости двуногих, которые вдруг оказались рядом на крошечном пятачке земли. Единственные эффективные орудия, которыми можно уничтожить этого ненавистного другого, — заостренные металлические предметы, именуемые штыками и кинжалами, и собственные пальцы, которые смыкаются на глотке противника и впиваются ему в глазницы. А единственный способ выжить — это отключить все высшие мозговые функции и уподобиться зверю.

Я так и сделал. В тот день я усвоил одну глубокую истину: война наказывает тех, кто пытается с ней флиртовать. Стоит впустить в дверь зверя, и закрыть ее уже не удастся.

Я по-прежнему оставался великолепным стрелком, когда того требовала ситуация. Но я перестал быть просто снайпером. Ради этого пришлось притвориться, что я утратил хладнокровие и мне уже нельзя доверять решающие ликвидации. И они клюнули на этот обман. Снайперы до безумия суеверны — это своеобразный защитный механизм, который лишает их возможности действовать эффективно, когда возникает угроза психике. Меня переводили из подразделения в подразделение. В ходе операций мое новое подразделение перемещалось к передовой, а когда передвижение заканчивалось, я снова добивался перевода. Чем ближе становился фронт, тем лучше я дрался. Скоро я работал руками лучше, чем винтовкой. Я познал удивительную легкость — наверно, это же чувствует прирожденный музыкант, который способен заставить петь любой инструмент. Я добровольно участвовал в миссиях глубокого проникновения. Неделями мы находились в тылу врага, поддерживая свое существование тщательно отмеренными полевыми пайками. Биосфера Окраины Неба в целом напоминает земную, но на уровне клеточной химии оказывается совершенно иной, так как почти не содержит микрофлоры; поэтому попытки утолить голод местными продуктами в лучшем случае будут безрезультатны, а в худшем приведут к анафилактическому шоку. В долгие периоды одиночества я снова позволял своему внутреннему зверю выйти из спячки — это состояние поддерживало во мне безграничное терпение и позволяло переносить любые тяготы.

Я стал стрелком-одиночкой. Отныне приказы, которые я выполнял, приходили не по обычной цепочке от командира к подчиненному, а из засекреченных иерархий милиции, и мне даже не приходило в голову проследить их путь. Мои миссии становились все более странными, а задачи — все более непостижимыми. Иногда целью был какой-нибудь офицер СК среднего ранга, иногда — человек, выбранный, казалось бы, совершенно случайно… Во всяком случае, я даже не пробовал докопаться до истинной причины выбора. Достаточно было того, что мои действия были частью хитрой системы, созданной кем-то очень изобретательным. Я всаживал заряды в людей, которые носили такую же форму, что и я, — наверно, они были шпионами, потенциальными предателями. А может быть, и нет. Они были столь же преданны, как и я сам, но обязаны умереть, поскольку своим существованием мешали загадочной системе развиваться.

Прежняя задача — служить делу победы — была забыта. В конце концов я прекратил принимать приказы и начал промышлять ими, разрывая связи с иерархией и заключая контракты с любым, кто заплатит. Я перестал быть солдатом и стал наемником.

Именно тогда я впервые встретил Кагуэллу.

— Меня зовут сестра Даша, — представилась старшая из Нищенствующих, тощая неулыбчивая женщина. — Возможно, вы обо мне слышали — я невролог хосписа. И ваше состояние меня беспокоит, Таннер Мирабель. С вашим мозгом происходит нечто серьезное.

Даша и Амелия стояли в дверном проеме коттеджа. Всего полтора часа назад я сообщил Амелии о своем намерении покинуть Айдлвилд в течение суток. Теперь она выглядела смущенной.

— Мне очень жаль, Таннер, но мне пришлось сказать ей.

— Незачем извиняться, сестра, — перебила Даша, бесцеремонно протискиваясь мимо своей подчиненной. — Нравится это ему или нет, ты поступила правильно, сообщив мне о его планах. Итак, Таннер Мирабель… с чего мы начнем?

— С чего вам угодно, я все равно улетаю.

За спиной Даши появился яйцеголовый робот и, стуча ногами по полу, вошел в комнату. Я сделал движение, намереваясь покинуть постель, но Даша опустила мне на бедро крепкую ладонь.

— Нет, только без глупостей. Какое-то время вам придется побыть здесь.

Я покосился на Амелию.