Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Поздней осенью того же 1783 года пришло печальное известие: 15 ноября скончалась жена Платова, Надежда Степановна.

Был ли он в отпуску дома в связи с этим траурным событием, Бог весть. Но 1 июня 1784 года с Дона посылаются новые полки сменить на Кавказской линии четыре полка походного атамана Дмитрия Иловайского; среди сменяемых — полк донского полковника Матвея Платова.

Может быть, потому не замечены оказались новые платовские подвиги, что как раз в это время, в 1783 году, все внимание современников было обращено на другие очень важные и очень кровавые события.

Глава 6

НОГАЙЦЫ, ЦАРСКАЯ ЛАСКА И АДРИАН ДЕНИСОВ

В 1783 году Россия присоединила Крым, а на Кубани были разбиты и уничтожены ногайцы.

Лет за двенадцать до этого переселила Матушка-Императрица из Бессарабии на Кубань четыре ногайские орды, тысяч двести, а то и триста. Переправились они через Дон и стали за Кагальником между черкесами, калмыками и казаками. А степь — она не бескрайняя. Тут и так до этого три орды ногайские кочевали. Десять лет прожили пришельцы мирно. Изредка с черкесами цапались, за Кубань их прогоняли. А потом началось…

Год был голодный. Зима морозная. У казаков полмиллиона голов скота пало, а у ногайцев и не счесть. Летом — саранча с калмыцкой стороны…

Запросились ногайцы на Маныч, на казачьи угодья. Сборища начались и передвижения массами. Как водится, меж собой задрались, да еще и поветрие пошло.

Казаки сами сена почти не запасали, на сенокос по повинности выходили, целый полк для этого снаряжали. Что скотина под снегом найдет, то и ее. Так что ногайцев к Манычу, к богатым местам, Войско и близко подпускать не хотело. Разрешил им Иловайский кочевать по Кагальнику и Егорлыку, к Манычу на двадцать верст не подходить.

Зимой все ж столкнулись. Изранили татары какого-то казака. Кинулись донцы: «Согнать!» Подскакали к кибиткам, глядь — гибнут ногайцы от стужи и голода, просят: «Хоть режьте нас, но не дайте скоту погибнуть…»

Летом приехал на Дон Суворов, а зимой ездил Иловайский в Херсон, к Потемкину, вернулся и обнадежил:

— Конец ногаям!

После Пасхи через Дон по понтонному мосту пошли на Кубань русские войска.

Ходили старые казаки по Черкасску, пугали:

— Вот поглядите! Татарву прикончат — за нас возьмутся.

Через чего ж это?

— Только нам и ласки, пока на рубеже стоим…

Ногайцы перепугались, повторно России присягнули. Стали Суворов и Потемкин их «добровольно» на Урал переселять. Султаны ногайские плакались, просили, чтоб их на Маныче оставили. Тут уж казаки уперлись. В верхах в конце концов решили поселить ногайцев на левом берегу Волги. Вести их на Маныч, на Сал и над Доном до Царицына. Богатые уйдут, а байгушей, кто останется, расписать по станицам, в казаки поверстать. Донцы же, зная за ногайцами, что они «легкомысленны, лакомы, лживы, неверны и пьяны», выставили к границам Войска поголовное ополчение.

Переселение началось. Но, выйдя на топкую речку Ею, ногайцы взбунтовались, повернули и стали прорываться обратно на Кубань. Русские нажали на переправе и устроили побоище. Кибитки ногайские увязли, степняки, порезав в отчаянии скот, порубив жен и детей, ушли налегке, верхами, укрылись за Кубанью.

Суворов за неудачу с переселением получил выговор…

Ясно стало, что ногаев в покое оставлять нельзя, они теперь озверели, будут мстить и все разорять. Только донцы на Кагальнике успокоились — Иловайскому от Суворова приказ: десять полков в ночь под Покров выставить скрытно к устью Лабы.

Набрали донцы молодняк, пополнили им полки. Для молодых первый поход, как сон или сказка. Шли всем войском по золотой, сухо блестящей степи. В назначенный час стекли беззвучно в кубанскую пойму. Здесь уже ждали их три полка казачьих, пехота, кавалерия, сам Суворов.

Лазутчики донесли: стоит орда за Кубанью, у Керменчика, растянулась по-над Лабой верст на десять. Не медля, начали переправу — 75 сажен чуть ли не вплавь — на ту сторону обмелевшей Кубани. Пока пехота отогревалась, казаки пошли вперед. Крались, затаив дыхание, беззвучно, невесомо… На рассвете накрыли ногайцев.

И пробуждением от чудесного сна были атаки и резня жестокая, когда не щадят ни стариков седых, ни детишек малых. Одни сутки решили все дело.

Пригнали казаки на Дон тридцать тысяч коней, сорок тысяч голов скота, овец без счета. Четыре тысячи ногайцев привели и разобрали в работники, в рабство. Давно такой добычи не было! Закубанские черкесы ногайцев добили. Забирали их тысячами, двух ногайцев на одну лошадь меняли. Исчезла орда, как слизнуло ее.

Перестал Дон быть пограничной чертой. И впрямь стал он «тихим» и «задремал, как старец, утомленный многолетними боевыми трудами». Жизнь пошла иная, и времена наступили новые. Но это еще не известно, что лучше.

В 1784 году Матвей Платов вернулся с полком с Кавказской линии в новый мир и в новом качестве, молодым вдовцом. И всем это бросилось в глаза. Жизнь свою и чувства он от людей не скрывал, и все видели, когда он был пламенно влюблен, или только что счастливо женился, или собирается, или, потеряв супругу, горем убит.

Но безвременную потерю Матвей перенес мужественно. Как там У Льва Толстого? «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей…»

И Платов в том же году женился на Марфе Дмитриевне Кирсановой, вдове полковника Павла Кирсанова, дочери известного всем и каждому на Дону Дмитрия Мартынова, взял ее с двумя детьми. Был «ефремовский зять», стал «мартыновский».

Ефремовы и вся их родня надулись. Родной брат Павла Кирсанова, Сидорка, собственно, Ефремова и «посадил», доносов на него настряпал. Выходит, что переходил Матвей Платов из лагеря в лагерь.

Власти мартыновской предела не было, богатству — исчисления. Тут лихому Платову и чины пошли. Из донских полковников пожаловали его в армейские майоры, а там и в подполковники. Но главное, сохранив ефремовское приданое, взял он за Марфой Дмитриевной немало и стал одним из богатейших на Дону людей.

Жена, Марфа Дмитриевна, была моложе его на семь лет. Платову она, видимо, нравилась, и он желал соответствовать. Когда перешел он из церкви Петра и Павла в прихожане «аристократической» Воскресенской, то, записываясь в исповедальной книге, скостил себе четыре года. И она исправно рожала ему детей. Помимо двоих от первого мужа, еще шестерых Матвею Ивановичу родила.

Опираясь на обрывочные сведения, представим и даже домыслим, какой была Марфа Дмитриевна. При богатстве и связях отца и при собственных средствах она спокойно могла бы вывести в люди детей от первого брака, но, видимо, страдала, оставшись в одиночестве, без ощущения близости, без осязания тепла. Опять же — всего двадцать четыре года женщине. Потому и вышла за Платова, вдовца, с ребенком, семь лет разницы…