Жанна дАрк - Марк Твен

— Господь милосердный да продлит вашу жизнь на многие годы, дорогой и благородный дофин!

Не имея сил скрыть от всех свой восторг и изумление, де Мец воскликнул:

— Клянусь тенью Господа, это поразительно! — И радостным рукопожатием он едва не раздавил мои пальцы и добавил, гордо встряхнув своей гривой: — Посмотрим, что теперь скажут эти недоверчивые куклы!

Между тем скромно одетый юноша говорил Жанне:

— Ах, вы ошиблись, дитя мое, я вовсе не король. Там сидит он, — и он указал на трон.

Лицо рыцаря омрачилось, и он пробормотал с негодованием и скорбью:

— Стыдно так поступать с ней. Если бы не эта ложь, она с честью выдержала бы испытание. Я пойду и объявлю во всеуслышание…

— Не трогайтесь с места! — прошептали в один голос я и сьер Бертран и заставили его остановиться.

Жанна не вставала с колен, но, подняв к королю светившееся счастьем лицо, сказала:

— Нет, милостивый повелитель, вы — король, и никто другой.

Тревога де Меца рассеялась, и он произнес:

— Поистине она не угадала, но знала. А как же она могла узнать? Это — чудо. Я удовлетворен и больше не буду ни во что вмешиваться, потому что, как я убедился, она сама гораздо лучше справится с любым затруднением. В ее голове есть нечто такое, чему могла бы только повредить помощь моего недомыслия.

Он перебил меня, так что я пропустил две или три фразы их разговора; но я расслышал следующий вопрос короля:

— Но скажи мне, кто ты и что тебе нужно?

— Меня зовут Жанной-девственницей, и я послана возвестить волю Царя Небесного, который желает, чтобы вы были коронованы и помазаны на царство во святом городе Реймсе и чтобы вы после того были наместником Господа Небесного, который есть король Франции. И он повелевает, чтобы вы доверили мне то дело, ради которого я послана, и дали мне вооруженное войско. — И после некоторого молчания она добавила, и глаза ее загорались от ее собственных слов: — Ибо тогда я сниму осаду с Орлеана и сокрушу английскую мощь!

На игривое лицо молодого монарха набежала легкая тень, когда в этом душном воздухе раздалась воинственная речь — точно принеслось дуновение с поля брани, где разбиты боевые палаты. И вот его насмешливая улыбка угасла совсем и исчезла. Он был теперь серьезен и задумчив. Немного погодя он слегка махнул рукой, и все расступились широким кольцом, оставив их наедине. Оба рыцаря и я отошли в другой конец залы и там остановились. Мы видели, как Жанна поднялась по знаку короля и между ними началась беседа с глазу на глаз.

Все сборище только что перед тем сгорало от любопытства — узнать, как поступит Жанна. Они увидели и теперь преисполнились изумлением, когда убедились, что она действительно совершила то странное чудо, которое обещала в письме; и не менее изумились они тому, что она ничуть не была смущена окружающим великолепием и торжественностью, но повела речь с королем еще спокойнее и непринужденнее, чем смогли бы они, при всем своем навыке и опытности.

Что касается наших двух рыцарей, то они были вне себя от гордости за Жанну, но почти лишились дара речи, потому что не были в состоянии объяснить себе, как это она смогла так безупречно выдержать грозное испытание, не нарушив красоты и благородства своего великого подвига ни единым промахом или неловкостью.

Беседа между Жанной и королем была продолжительна и серьезна, и говорили они вполголоса. Слышать мы не могли, но у нас были глаза, чтобы видеть происходившее; и вот мы и все собравшиеся подметили одну поразительную и достопамятную особенность, которая потом приводилась очевидцами в мемуарах, летописях и свидетельских показаниях Суда Восстановления, ибо все впоследствии сознали ее великий смысл, хотя в то время, конечно, никто еще не понимал ее значения. Мы увидели, как ленивец король вдруг встрепенулся и выпрямился, как мужчина, — и в то же время заметно было, что он до крайности поражен. Как будто Жанна сказала ему нечто слишком удивительное, чтобы можно было поверить, и однако нечто в высшей степени животворное и желанное.

Лишь через много лет мы узнали тайну этого разговора; теперь мы знаем ее, знает ее и весь мир. Вот содержание этой части беседы — она изложена во всех исторических книгах. Смущенный король потребовал у Жанны какого-нибудь знамения. Он хотел уверовать в нее, и в ее призвание, и в то, что ее Голоса не от мира сего и что им ведомо все недоступное простым смертным; но как он может уверовать, если сами Голоса не дадут ему какого-либо неоспоримого доказательства? Вот тогда-то Жанна сказала:

— Я дам вам знамение, и ваши сомнения исчезнут. В вашем сердце живет тайное горе, о котором вы никому не говорили, — сомнение, которое подтачивает вашу отвагу и направляет ваши помыслы к тому, чтобы бросить все и бежать из своего королевства. Совсем недавно вы молились в душе своей, чтобы Бог, по Своему милосердию, разрешил это сомнение, хотя бы вам пришлось узнать через это, что не дано вам право носить королевский венец.

Именно эти слова поразили короля, потому что она сказала правду: его молитва была тайной его души, и никто не мог знать о ней, кроме Бога. И он сказал:

— Этого знамения достаточно. Теперь я знаю, что Голоса эти ниспосланы Богом. Они вещали истину; если еще что-нибудь поведали они тебе, скажи — я поверю.

— Они разрешили ваше сомнение, и я повторю их слова. Вот что сказали они: ты — законный наследник своего венценосного отца и истинный правитель Франции. Так сказал Господь. Подними же главу и отбрось все свои сомнения; дай мне солдат и поручи мне исполнить свое призвание.

Он узнал в себе законного сына короля: вот отчего он вдруг выпрямился и на минуту превратился в мужчину, забыв свои мучительные сомнения и почувствовав свои королевские права. И если бы кто-нибудь мог вздернуть на виселицу всех его злокозненных и вредоносных советников и предоставить ему свободу, то он откликнулся бы на просьбу Жанны и снарядил бы ее в поход. Но нет: этим тварям объявлен был только шах, а не шах и мат; они постараются опять затянуть дело.

Мы очень гордились почестями, которыми было встречено появление Жанны во дворце; такие почести выпадают только на долю самых знатных и знаменитых людей. Но гордость эта — ничто в сравнении с тем, что мы почувствовали, когда покидали залу. Жанне при встрече оказали великий почет, а провожали ее как королеву. Сам король взял ее за руку и через всю залу проводил до дверей; блестящая толпа стояла по обе стороны и низко кланялась им, а серебряные трубы снова огласили воздух сладкозвучной игрой. У дверей король сказал ей на прощание несколько милостивых слов и, низко нагнувшись, поцеловал ее руку. Покидая собрание людей, простых или знатных, она всегда выходила из него с ореолом большей славы и уважения, чем вступала в него.

А любезность короля не ограничилась этим: он отослал нас в замок Кудрэ с отрядом факельщиков и дал нам конвой из своих телохранителей — свою почетную стражу, свое единственное войско; великолепны были доспехи и одежда солдат, хотя сами они, вероятно, уже много лет не получали жалованья. Чудеса, которые Жанна совершила перед лицом короля, уже успели сделаться достоянием всеобщей молвы, так что дорога была запружена народом, желавшим взглянуть на нее, и мы пробирались с трудом. А разговаривать нам было совершенно невозможно, потому что голоса наши тонули в буре радостных криков, которые раздавались при нашем появлении и волной сопровождали нас на всем пути.

ГЛАВА VII

Будучи обречены на тоскливое ожидание и бездействие, мы примирились со своей судьбой и вооружились угрюмым терпением; отсчитывали медленные часы и хмурые дни и уповали, что Господь пошлет, наконец, желанную перемену. Единственным исключением был Паладин — я хочу сказать, что он один из всех нас был счастлив и ничуть не тяготился праздностью. Отчасти это объяснялось тем удовлетворением, источником которого был его наряд. Он сразу по прибытии купил себе платье. Купил по случаю. То был полный наряд испанского всадника: широкополая шляпа с развевающимися перьями, кружевной воротник и такие же нарукавники, выцветший бархатный камзол с шароварами, короткий плащ, накидываемый на плечи, сапоги с раструбом, длинная шпага и все прочее. Словом, изящный и живописный костюм, для которого представительная фигура Паладина была подходящей вешалкой. Он носил это платье в свободные часы. И когда он принимал чванливую позу, положив одну руку на эфес шпаги, а другой покручивал свои недавно пробившиеся усики, то все прохожие останавливались и восторгались; и по правде говоря, было чем восторгаться, потому что он представлял собою красивую и величественную противоположность щуплому французскому дворянчику, затянутому в приглядевшийся французский костюм того времени.

Он был пчелиным королем маленькой деревни, ютившейся у подножия хмурых башен и бастионов замка Кудрэ, и общепризнанным властелином распивочной местного трактира. Стоило ему там раскрыть рот — и воцарялась тишина. Эти простые ремесленники и земледельцы слушали его с глубочайшим вниманием и благоговением. Ведь он путешествовал и видел божий мир, вернее, ту часть его, что лежит между Шиноном и Домреми, а для них и этого было много: хоть бы частицу этого повидать, и то слава богу. Он побывал в сражениях и умел мастерски описывать все неожиданности и злоключения, все опасности и ужасы походной жизни — в этом искусстве он был неподражаем. Он был петухом в этом курятнике, героем этой харчевни: он привлекал посетителей, как мед привлекает мух, а потому за ним ухаживали и трактирщик, и его жена, и дочь — они были его подобострастными и покорными слугами.