Заветные поляны - Михаил Фёдорович Базанков

телка. Здесь телка в декабре кололи. Да двух лосей с мужиками поделили. Везите, а то матери не под силу с посылками варзаться. До лета мясо оставишь — солить придется. Соленое оно, как мочало.

Наговорившись досыта, Василий пошел рубить мясо. Но вернулся из чулана с большой ковригой — принес ее, чтобы сверху пооттаяла.

— Дробко сегодня. Хоть и посмяк мороз-то, а мясо не отошло. Ничего, лапутинку какую подброшу, мигом раскромсаю. Или целиком повезете?

— Нет, надо рубить, — сказала Катя. — У нас там негде.

Поговорив еще о том, что вспоминалось, Василий снова собрался:

— Помельче, значит. На варево. Понятно. — Он берет ковригу, выносит на улицу и кладет на остулок. — Полегчала, уплотнилась телятинка.

Не спешит рубить. Расставил широко ноги, огляделся. И чистому небу порадовался. И яркому снегу. И неуверенной рябенькой курице позволил пройти к крыльцу. И пестрому собачонку дал с удовольствием потявкать около. Распрямился и вдохнул полной грудью. Наверно, представил зеленую лужайку, гуляющего на привязи теленка. Вспомнил, как мычал он, поджидая ушедшую на пастбище Комолену. И сказал тихо:

— Лоси издалека на коров похожи. Сохатого, правда, по рогам сразу отличишь… Да, сувенир не хотите? — спросил вышедших следом Степана и Сергея.

Василий уходит в дровяник и возвращается с большущими лопатистыми рогами. Степан и Сергей берут эти рога. Удивляются: тяжеленные!

Сохатый два таких рога (каждый о восьми выметках) носил для защиты, красоты и гордости. И еще для того, чтобы ощущать тяжесть своей силы. Эта тяжесть всегда делала его уверенным. Всегда! Так понимает Степан значение ветвистых рогов. Наверно, в последние минуты, эта тяжесть казалась лосю коварным балластом, когда он, настигаемый вооруженным человеком, продирался сквозь частый березняк… Рога. Тяжелые, красивые и вдруг стали мешать… Вспомнилось из школьной логики: то, чего ты не потерял, ты имеешь, ты не потерял рога, значит, ты имеешь…

— Можно один мне взять, — просит шофер. — Отполирую, лаком покрашу. Вешалку сделаю.

— Бери… Мы их много находим. Сохатые сбрасывают…

— А я не возьму, — отказывается Степан, подумав, что лосиный рог будет напоминать о трагической смерти. Он почувствовал тошноту и не стал смотреть, как Василий рубит мясо. Отошел в сторону, подозвал к себе собачонка, попросил у него лапу. Тот охотно подал обе сразу. Это удивило Ванюшу, он тоже подбежал, чтобы поиграть с собакой. «Дай дай лапу, Белолобый», — просит малыш. Но собачонок только припрыгивает перед ним и норовит лизнуть лицо.

Белолобый, подумал Степан, похож на мать. Хорошая, вязкая была собака. По рассказам Василия, шла за лосем, брала куницу, белку, поднимала медведя. В расцвете сил погибла на охоте. Сам Василий стрелял по лосю, пуля срикошетила и угодила в лоб усердно работающей Лапке… Она завертелась на месте, а потом легла и затихла. Глаза у нее помутнели. Тут и пристрелил ее хозяин, чтобы не маялась.

Степан хочет отвлечься, старательно рассматривает все, что попадает в поле зрения: и воробьев, танцующих на дороге, и синий сугроб возле тына, и похожую на розовый фонтан березу, и высокую гибкую антенну над крышей, и скворечник — дуплянку с торчащей из него соломиной, и желтые тропинки, ведущие к колодцу…

Степан увидел подошедшую жену.

— Как ты себя чувствуешь после такой дороги? — спросила Катюша.

— Нормально, — бодрился он и пригласил: — Догони! — и пробежал несколько метров.

Катюша оторопела от такого чудачества: давно ли приехал из больницы, а ерепенится.

— Что ты? Зачем? — ужаснулась она. — Здесь нет врачей.

— А-а, — Степан махнул рукой. — Врачи все равно не вылечат душу, а она, как известно, главное в борьбе за жизнь. Что скажешь, не так?

Он, широко расставив ноги, стоял посреди деревни, с виду здоровый, уверенный в себе человек. Ему казалось, что земля вращается вокруг него, будто бы ось вращения проходит как раз в том месте, где он остановился; и все проносилось перед глазами с нарастающей быстротой. Степан сделал еще несколько шагов, но уже спокойно, с осторожностью. По-своему он был сейчас одинок и свободен в каждом своем поступке, с особой чувствительностью ценил и понимал каждый миг бытия, удивляясь всяческим мелочам, всему, что видел, слышал. И дорога от города до маленькой деревни, ставшей ему родной, представлялась теперь самой интересной из всех, в каких приходилось бывать.

Степан вдруг вспомнил себя совсем еще маленьким, таким вот, как Ванюша. Будто ранним утром босоногий вышел на низенькое крыльцо о двух обшарпанных ступеньках, из-под руки посмотрел на ласковое солнце и помчался вдоль деревни, чтобы проложить на росной лужайке самый первый след. Он даже ощутил влажный холодок на ногах и с давней детской легкостью сказал:

— А мне и не холодно.

— Пойдем, пойдем… Надо обратно ехать. Слышишь, пойдем, — звала Катюша, не смея, как бывало, повысить голос.

— Хорошо пробежаться босиком по траве… Это здорово! Понимаешь, я так давно не ходил босиком. Когда последний раз?

— Вот уж не знаю.

— Я и сам не помню. Но мне кажется, с того самого дня я жил как-то не так, будто что потерял очень важное. И вообще, все сложилось бы иначе, будь я всегда в деревне.

— Нам пора собираться в дорогу, Степа. Маму навестили; тут, видишь, все в порядке.

— Хочу остаться, мне надо остаться, ведь правда?

— Но здесь нет врачей.

— А зачем? Мать живет, люди живут… Останусь с Ванюшей, если доверишь.

Просветленные возвращались в избу и еще на крыльце услышали, как тикают настенные часы, купленные до войны…

Однажды утром

Солнце нежилось в лесной постели за самым дальним увалом и разглядывало утреннее, без единого облачка, небо. А потом оно вдруг подпрыгнуло, да так сильно, что сразу над горизонтом оказалось. И увидело: всю землю, и деревья, и дома. И увидело, что деревня уже проснулась, в каждом доме топится печь, мамы и бабушки готовят еду — варят суп и картошку, пекут блины и лепешки. Папы и дедушки тоже заняты утренними делами, пилят и строгают, ремонтируют грабли и вилы, клеплют-отбивают косы, точат топоры. А детям можно бы и не спешить — в детский сад в воскресенье не ходят: полежать бы им в теплой постели, прислушиваясь к тому, что делается вокруг. Или можно просто думать, что вот опять пришел самый интересный день, надо сделать что-нибудь необыкновенное, приятное для себя и для взрослых. Только вот почему-то и не лежится, и не думается, а хочется побыстрее встать. Вдруг да без них, без детей, самое интересное ранним утром произойдет.

Ласточкин Веня тоже не виноват, что рано проснулся: солнце его разбудило. Он, конечно, обрадовался — была для радости причина: значит, теперь старший брат Костик один