Стрела бога - Чинуа Ачебе

Эдого сам поразился тому, с какой враждебностью думает он об отце, и несколько смягчился. Он вспомнил слова, которые часто повторяла его мать, когда была жива. У Эзеулу, говорила она, есть один недостаток: он считает, что все люди — его жены, родичи, дети, друзья и даже враги — должны думать и поступать так же, как он. Всякий, кто осмеливается сказать ему «нет», становится в его глазах врагом. Он забыл старую пословицу: если бы человек искал себе спутника, который станет во всем поступать, как он, он прожил бы жизнь в одиночестве.

После ссоры с Обикой Эзеулу еще долго сидел неподвижно на том же месте, упираясь спиной в стену и устремив взор на подходы к усадьбе. Время от времени он переводил взгляд на домашнее святилище возле порога, которое находилось как раз напротив него. Слева от Эзеулу было продолговатое земляное сиденье, покрытое козьими шкурами. Крыша хижины с этой стороны была укорочена так, чтобы Эзеулу мог наблюдать небо, ожидая появления молодой луны. Днем отсюда падал внутрь свет. Нвафо сидел на корточках на земляном сиденье лицом к отцу. В другом конце хижины, справа от Эзеулу, находилось его низкое бамбуковое ложе, рядом с которым тлели поленья уквы.

Продолжая все так же неподвижно смотреть перед собой, Эзеулу неожиданно заговорил с Нвафо.

— Мужчина никогда не лжет своему сыну, — сказал он. — Помни это всегда. Сказать: «Мой отец говорил мне» — значит дать самую большую клятву. Ты еще маленький, но я был не старше, когда мой отец начал поверять мне свои мысли. Ты слышишь, что я говорю?

— Да, — сказал Нвафо.

— Видишь, что случилось с твоим братом? Через несколько дней придет его невеста, и его перестанут называть юнцом. Повстречав его, посторонние люди больше не будут спрашивать: «Чей это сын?» Они спросят: «Кто это такой?» О его жене они больше не будут спрашивать: «Чья это дочь?» Они спросят: «Чья жена?» Ты понимаешь меня?

Нвафо заметил, что лицо отца начало лосниться от пота. Кто-то приближался к хижине, и отец замолчал.

— Кто это там? — Эзеулу прищурил глаза, пытаясь разглядеть подходившего. Нвафо спрыгнул на пол и выбежал на середину хижины, чтобы лучше видеть, кто идет.

— Это Огбуэфи Акуэбуе.

Акуэбуе был одним из тех немногих мужчин в Умуаро, к чьим словам Эзеулу прислушивался. Оба они принадлежали к одной и той же возрастной группе. Подойдя ближе, гость громко вопросил:

— Хозяин этого дома еще жив?

— Кто этот человек? — спросил Эзеулу. — Ведь вроде бы говорили, что ты помер в день афо две базарные недели назад.

— Ты должен бы знать, что все твои ровесники давным-давно померли. Или ты ждешь, чтобы на голове у тебя выросли грибы, и только тогда поймешь, что время твое вышло? — Акуэбуе уже был в хижине, но все еще оставался в позе, принятой им, когда он проходил под низким навесом крыши: опирался правой рукой о ногу выше колена и не разгибал согнутой спины. Так полностью и не разогнувшись, он поздоровался за руку с верховным жрецом. Затем он расстелил на полу у земляного сиденья свою козью шкуру и сел.

— Как поживают твои близкие?

— Тихо-мирно. — Акуэбуе всегда отвечал так, когда его спрашивали, как поживают его родственники. Это очень забавляло Нвафо. Ему живо рисовалась такая картина: все жены и дети этого человека сидят тихо, мирно, сложив руки на коленях.

— А как твои?

— Все пока живы.

— Правду говорят, что белый человек отхлестал Обику?

Эзеулу повернул обе руки ладонями вверх, к небу, и не сказал ни слова.

— В чем же, интересно, он провинился?

— Друг мой, давай поговорим о чем-нибудь другом. Было время, когда от подобного случая меня бы в жар бросило, но время это прошло. Теперь я ничему больше не придаю значения. Нвафо, пойди и скажи своей матери, чтобы она принесла мне орех кола.

— Она говорила сегодня утром, что орехи кола у нее кончились.

— Тогда пойди к Матефи и попроси у нее.

— Стоит ли каждый раз беспокоиться об орехе кола? Я же все-таки свой, не посторонний.

— Меня не учили считать орех кола пищей для посторонних, — отвечал Эзеулу. — А кроме того, разве не называют у нас в народе глупцом того человека, который обращается с братом хуже, чем с посторонним? Но я-то знаю, чего ты боишься: мне говорили, что у тебя выпали все зубы. — С этими словами он достал из квадратной деревянной чаши кусок мела, имеющий форму головы ящерицы, и подкатил его по полу к Акуэбуе. Тот подобрал мелок и начертил на полу четыре прямые линии. Затем он набелил большой палец у себя на правой ноге и подкатил мелок обратно к Эзеулу, который снова положил его в деревянную посудину.

Вскоре вернулся Нвафо с орехом кола в чаше.

— Покажи орех Акуэбуе, — сказал ему отец.

— Я его осмотрел, — ответил Акуэбуе.

— Тогда разломи его.

— Нет. Пусть вернется царский орех в царские руки.

— Если ты настаиваешь.

— Да, настаиваю.

Эзеулу взял из рук Нвафо чашу и поставил ее перед собой между ног. Потом он положил орех себе в правую руку и произнес молитву. В конце каждого предложения он делал рукой резкое движение вперед, обратив открытую ладонь вверх и придерживая орех большим пальцем.

— Да будут живы Огбуэфи Акуэбуе и вся его родня. И да буду жив я со всей моей родней. Но просто быть живым — этого мало. Пусть будет у нас все, чтобы жить хорошо. Ведь бывает такая скучная, безрадостная жизнь, которая хуже смерти.

— Верно, верно.

— Пожелаем добра и тому, кто вознесся высоко, и тому, кто остался внизу. Но пусть позавидовавший другому подавится собственной завистью.

— Да будет так.

— И да будет всякое благо в стране Игбо и в стране народа, живущего у реки.

Затем он разломил орех и высыпал все дольки в стоящую на полу чашу.

— Фю-ю-ю-ю, — присвистнул он. — Посмотри-ка, что тут! Ну, духи проголодались.

Акуэбуе вытянул шею, чтобы лучше видеть.

— Одна, две, три, четыре, пять, шесть. Да еще как проголодались!

Эзеулу взял одну дольку и бросил ее за порог. Следующую он отправил себе в рот. Нвафо вскочил, поднял чашу с пола и протянул ее Акуэбуе. На некоторое время воцарилось молчание, тишину нарушал только хруст ореха на зубах.

— Чего только не выкинут орехи кола, — произнес Эзеулу, дважды глотнув. — Я забыл, когда видел в последний раз орех с шестью дольками.

— Это действительно большая редкость, и увидеть такой орех можно только тогда, когда его не ищешь. Даже с пятью дольками попадаются не часто. Несколько лет тому назад мне понадобился для жертвоприношения орех с пятью дольками, так я вынужден был купить корзин пять орехов кола, прежде чем нашел нужный мне. Нвафо, сходи-ка в хижину к своей матери и принеси мне большой калебас холодной воды… Жара вроде нынешней является не с пустыми руками.

— Да, похоже, в небе скопилась вода, — подтвердил Эзеулу. — Такая жара — к дождю.

Поднявшись на ноги, но не распрямляясь во весь рост, он подошел к бамбуковому ложу и взял с него свой мешок из козьей шкуры. Его мешок был очень искусно сшит: как будто козу, которая обреталась в этой оболочке, вынули, как улитку из раковины. У мешка были четыре коротенькие ноги и настоящий козий хвост. Эзеулу вернулся с мешком на прежнее место и, усевшись, полез в него за своей бутылочкой с нюхательным табаком. Запустив руку в мешок по самое плечо, он нашарил бутылочку, поставил ее на пол и принялся искать ложечку из слоновой кости. Вскоре он нашарил и ложечку, после чего отложил мешок в сторону. Снова взяв в руки бутылочку, он поднял ее, посмотрел, много ли табаку осталось, и постучал ею по колену. Потом открыл бутылочку и отсыпал понюшку табаку в левую ладонь.

— Дай-ка и мне немного — голову прочистить, — попросил Акуэбуе, который только что напился воды, поданной Нвафо.

— Подойди и возьми, — ответил Эзеулу. — Не рассчитываешь же ты, чтобы я угостил тебя табачком да сам тебе его и поднес, дал бы тебе жену и нашел бы в придачу циновку для спанья?

Акуэбуе приподнялся с согнутой спиной и, опираясь правой рукой о колено, протянул левую ладонь к Эзеулу со словами:

— Не буду с тобой спорить. Твой ямс, и нож тоже твой.

Эзеулу пересыпал две понюшки табаку со своей ладони в ладонь гостя, а себе добавил еще из бутылочки.

— Хорош табачок, — похвалил Акуэбуе. На одной его ноздре остались следы коричневого порошка. Он снова насыпал горкой табак из левой ладони на ноготь большого пальца правой руки, поднес его к другой ноздре, закинул назад голову и раза три-четыре шумно вдохнул. Теперь уже обе ноздри были у него в табаке. Эзеулу вместо ногтя пользовался ложечкой из слоновой кости.

— Это потому, что я не покупаю его на базаре, — откликнулся Эзеулу.

Вошел Эдого, раскачивая калебас с пальмовым вином, который висел на короткой веревке, обвязанной вокруг горлышка. Он поприветствовал Акуэбуе и отца и поставил калебас.