Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пришёл в себя от деревянного стука – пальцы сами собой разжались, и ручка швабры покатилась по полу. Я перевёл дух (оказывается, всё это время я не дышал) и посмотрел на своего спасителя. Марк стоял у двери, провалившись к стене – глаза его были закрыты, и крупные капли пота стекали с бледного, как бумага, лба.
Я подошёл к нему. Ноги, внезапно сделавшиеся ватными, отказывались держать – не хватало ещё растянуться прямо тут, на мокром кафеле!
- Это ведь ты, да? Ну, с Гоменюком – твоя работа? Как ты это сделал?
Гортань чувствовала себя ничуть не лучше ног. Слова протискивались наружу с хрипом, сипеньем и какими-то взвизгами.
Гринберг отлепился от стены. Его пошатывало.
- Погоди, Лёх. Я, кажется…
И стал медленно оседать на пол - мягко, как тряпичная кукла, которой обрезали ниточки. Я едва успел его подхватить, подвёл к раковине и плеснул в лицо холодной водой из-под крана. Марк захрипел, закашлялся, потом припал к крану и долго, жадно пил.
- Честное слово всё расскажу, только помоги мне дойти до спальни, ладно? А то я сейчас, кажется, упаду.
Я подставил плечо – он обнял меня за шею и повис кулём с тряпьём, - и потащился к выходу, молясь об одном: чтобы никто не выглянул из ближайшей двери в коридор и не увидел это жалкое шествие двух калек. Не отстанут ведь, вызовут дежурного, тот немедленно поднимет кипиш, и пожалте в медпункт! А оно нам надо?
Я не заснул, конечно – вместо этого долго лежал в постели, дожидаясь, когда отпустит нервная трясучка. Соседи по спальне давно сопели в две дырочки, Олейник храпел, выводя сочные рулады – и только из дальнего угла доносилось осторожное мышиное копошение. Похоже, Марк оклемался, и, подобно мне, возжелал осмысления произошедшего.
Койка моя стояла под окном, приоткрытым по случаю тёплой майской - да уже почти летней, на календаре-то двадцать шестое число! – ночи. Я выбрался из-под одеяла, вскарабкался на широченный каменный подоконник и сделал знак Гринбергу. Он осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить спящих, пересёк комнату и устроился рядом со мной.
Сидеть здесь было очень удобно, и я после недолгих колебаний распахнул окно настежь и свесил ноги наружу, на улицу. Рама немного мешалась, но зато теперь можно было заглядывать вниз и болтать босыми пятками над газоном на шестиметровой (в главном корпусе были высоченные потолки) высоте.
…Да, хотя и память Алёши Давыдова сгинуло неизвестно где – похоже, подростковое тело всё же берёт своё, исподволь, кусочек за кусочком, подчиняя себе сознание…
Впрочем, сейчас не до рефлексии.
- И давно это у тебя? - я мотнул головой в сторону двери в коридор, имея в виду давешнее происшествие в умывальне. - Часто используешь, или как?
- Нет, совсем редко. – вздохнул Марк. – Всего-то раза три или четыре, и по большей части, в детском доме, до того, как меня отправили в Москву. Был там один тип, всё надо мной издевался. Сначала я терпел – а что сделаешь, если ему лет семнадцать и нож в кармане? Да там вообще та ещё публика была, не то, что здесь. У него целая шайка подпевал имелась, и все их боялись. А потом он захотел меня… это самое… ну, как женщину…
Марк порозовел и закусил губу.
- Что? Трахнуть… в смысле, изнасиловать?
Он покраснел ещё гуще.
- Да. Говорит – снимай штаны и становись на карачки, жидёнок, а то на ремни порежу! Ну, я и понял, что хуже уже не будет. И – получилось! Он затрясся, совсем как Гоменюк сегодня и убежал. И с тех пор так меня боялся, что старался обходить. Встретит, бывало, в коридоре – поворачивается, и бегом назад! И другие его дружки держались подальше, наверное, он им всё рассказал. А потом меня в Москву увезли.
- Всё с тобой ясно... – хмыкнул я. Грустная история, но, увы, достаточно банальная. В детских домах и приютах подобные вещи происходили регулярно, и не только среди воспитанников. Случалось, и сотрудники, пользуясь служебным положением, не брезговали юным телом. - Вообще-то, полезное свойство, если его развивать, конечно.
Марк повозился на подоконнике и тоже перекинул одну ногу наружу.
- Это по заказу не получается. К примеру, когда на наш дом напали, я пытался остановить араба с ножом, который на отца набросился, и не смог. Изо всех сил старался – и не смог! Дядя Яша тоже потом говорил, что мне надо тренироваться. Даже обещал показать какому-то человеку, который здорово разбирается в таких вещах.
…Опять дядя Яша! Я, подобно охотничьей собаке, сделал стойку – мысленно, конечно…
- А это он тебе это говорил?
- Там же, в Иерусалиме, когда я нашёл его после того, как прятался у ребе Бен-Циона.
- А он что, тоже эмигрант?
- Не знаю. – Марк пожал плечами. - Вообще-то, они с отцом были старые знакомые, ещё по Одессе. А в Палестине он жил под чужим именем – смешное такое, сейчас уже и не вспомню. Отец говорил – сперва он уехал в Стамбул, а потом обосновался под видом набожного багдадского еврея в городе Яффо и даже открыл там прачечную.
- А почему из Москвы сбежал?
Марк помедлил, но всё же ответил – с явной неохотой.
- Я на самом деле мало что знаю. Кажется, дядя Яша вместе с отцом был замешан в мятеже, который устроили в восемнадцатом эсеры. Мы тогда сразу бежали, и они потеряли связь. А уже в Иерусалиме, отец получил от него письмо. Оказывается, Дядя Яша тоже уехал из Москвы, кажется, на Украину. Стал там под чужим именем комиссаром, воевал, побывал в плену у петлюровцев. Вернулся в Москву, его арестовали и судили - но простили и даже снова приняли на службу в ЧК. А в прошлом году он внезапно объявился в Палестине. Я спрашивал у отца, почему, но он не говорил. Может, сам не знал?
Я задумался. Интересный какой получается дядя Яша – чекист, участие в левоэсеровском мятеже, бегство, петлюровский плен, потом арест, амнистия и внезапное появление в Святой Земле под чужой личиной. Что-то мне это напоминало… что-то очень знакомое…
Внезапно у меня словно пелена с глаз спала. Это же… нет, глупости, не бывает таких совпадений!
