Турецкие письма - Келемен Микеш

Вместе мы, но, как на грех,

вера — разная у всех.

Каждый в своей вере тверд

и обычай свой блюдет.

Не захочешь долго жить,

год за годом проводить

там, где трижды за неделю

праздник свой для каждой веры.

Потому-то этот край,

он для нас совсем не рай:

здесь проводим зимы, лета

без надежды, без просвета.

Ведь изгнаннику нужна

только родина одна.

Коли ж Господу мы служим,

то и здесь живем, не тужим.

Турки нас не выгоняют

и почти не притесняют.

Здесь для нищего земля —

та же, что для короля.

Боже, на чужбине нам

помоги, Твоим рабам!

Любезная кузина, вирши эти я сочинил только для вас[156], потому как знаю, что вы их строго не осудите, а коли попадут в другие руки, то мне — все равно. Кому не нравится, пусть напишет лучше. Я на горе Парнас[157] никогда не был. И заботит меня только одно: чтобы письмо это застало вас, милая, в добром здравии. Милая кузина, любите ли вы еще меня? Полатети!

43

Родошто, 16 aprilis 1722.

Славная вещь — неблагодарность и нерадивость: уже на несколько писем я не получаю ответа. Что тому причина: больны ли вы, сердитесь ли? Мы не должны вести себя подобно плохим супругам, которые поворачиваются друг к другу спиной, когда в дурном настроении. Милая кузина, сейчас нельзя на меня сердиться, потому как мы сейчас в горечи и слезах, а на таких людей сердиться нельзя, надо лить слезы с ними вместе; но не подумайте, что я от вас требую этого, лучше я сам поплачу вместо вас. Причина же нашей печали в том, что вчера получили мы известие о смерти княгини нашей, которая умерла в Париже 18 февраля в возрасте 43 лет. Конечно, князь очень горюет, но от самой большой скорби он избавлен, потому как здоровье княгини давно его тревожило. Конечно, вместе они жили совсем немного, но обязанность по отношению к жене он всегда чувствовал и заботиться о ней считал своим долгом, хотя и понапрасну. Бедной княгине приходилось терпеть бедность и убожество. Милая кузина, не утешение ли это для бедного человека, когда он видит, что люди из великих княжеских домов тоже терпят нужду и что Бог обращается с ними так же, как с бедняками, и если богатые вынуждены страдать, то и бедняку легче терпеть страдания. Ведь ежели бы бедняки всегда видели князей и других господ в счастье и радости, разве не подумали бы они, что Божье провидение не может совладать с ними и сделать их участь более трудной? Один из семи мудрецов, Солон, пришел ко двору царя Крёза[158], тот принял его с большим почетом, показал ему свои сокровища и сказал: видишь, какой я богатый и счастливый. Но не услышал от философа никакого восторга, что царю было весьма неприятно: он-то думал, философ будет его превозносить, а он покажет тому еще больше сокровищ. Однако Солон на это сказал царю: nemo ante mortem beatus, никто не счастлив до смерти. И хотя царю это не понравилось, ему пришлось промолчать. А со временем ему вспомнилось, как Кир[159], утратив свои богатства и царства, сам попал в рабство, был осужден на смерть, — вот тут царю и пришли в голову слова Солона. Коли уж я заговорил про историю, то приведу еще два коротких примера, чтобы вы видели, что мы тоже не лыком шиты. Осирис, самый знаменитый египетский царь[160], победивший пять или шесть других царей и державший их в рабстве; когда он ехал куда-нибудь, то вез за собой повозку с ними и кормил их под своим столом. Однажды, когда в одной из поездок за ним везли повозку с плененными царями, один из шести все время смотрел на колеса. Осирис, сидя в своей колеснице, заметил это и спросил у него, почему он смотрит на колеса. Пленник царь ответил ему: я смотрю, как та часть колеса, которая находится вверху, потом оказывается внизу, а которая внизу, поднимается наверх. Египетский царь, поразмыслив над этим ответом, тут же освободил царей и с почетом отпустил каждого в свою страну. Пускай вам даже и надоело, но я приведу еще один пример, потому как не всегда у меня такое хорошее настроение, чтобы обращаться к истории. Один самосский царь[161] — имя его мне не приходит в голову, — который никогда не знавал даже самой малой печали или беды, однажды сам захотел причинить себе неприятность, чтобы узнать, как это — горевать о чем-то, как другие. Для этого, сняв с пальца свой любимый перстень, он бросил его в море. Грустно ему стало из-за перстня, но на другой день на стол ему кладут большую рыбу, в глотке которой он находит свой перстень. Со временем царь этот впал в большую печаль: он заметил, что после хорошей погоды обычно идет дождь, но эту неприятность мы должны принимать с покорностью, потому как она ниспослана нам свыше, а не мы сами причиняем ее себе. Милая кузина, больше не буду рассказывать про историю; скажу только, что нам не следует впадать в отчаяние, Господь может нас утешить точно так же, как повергает могучих владык в грусть и тоску.

Но есть у нас и другие плохие вести: здесь очень начинает гулять чума, и говорят, она разгулялась больше, чем надо. Так что за здоровьем, милая кузина, за здоровьем сейчас надо очень следить, никогда еще не было в этом большей нужды, чем теперь. Я буду пребывать в непрестанной тревоге за вас, потому как это совсем не шутка. У Берчени уже умерли двое или трое слуг, за ними ушел и иезуит, который был у них в семье достойным попом. Сам он вместе с женой переезжает жить к нам, словно здесь, у нас, спокойнее, но я не против: так маленькая Жужи будет ближе. На это вы скажете: ах! и как, мол, в такие времена, когда вокруг чума, можно думать о подобном! Милая кузина, пока мы живы, свою натуру мы носим в себе и ребро свое должны любить[162], хотим этого или нет. Милая кузина, которая из ребра моего, следите