Любовь по-французски - Коллектив авторов

Несмотря на полные горечи слова о христианах, эти простодушные жалобы тронули даже надменного дона Карлоса. Ему очень не хотелось петь, но все же он из учтивости согласился исполнить просьбу Лотрека. Абен Хамет передал брату Бланки гитару, и тот запел песню, прославлявшую подвиги его знаменитого предка Сида:

Пылая к маврам ненавистью жгучейИ на корабль уже готовый сесть,У ног своей Химены Сид могучийБряцал на струнах, воспевая честь.

«Велит Химена: – Свергни мавров иго!Обрушь на них безжалостную месть!Поверю я тогда в любовь Родриго,Когда над ней восторжествует честь!

Я докажу своей разящей шпагой,Что мужество в душе Родриго есть!Горя неутомимою отвагой,Я брошусь в бой за даму и за честь.

Перед тобой, о мавр, благоговея,Слагать хвалы не уставала лесть,Но я тебя и в песне одолею,Затем что я пою любовь и честь.

И буду славен я в моей отчизне,И до потомков донесется весть,Что я сражался, не жалея жизни.За бога, короля, Химену, честь!»[6]

Дон Карлос пел так горделиво, таким мужественным и звучным голосом, словно Сидом был он сам. Лотрек разделял воинственный пыл своего друга, но Абенсерадж при имени Сида побледнел.

– Этот рыцарь, – сказал он, – которого христиане прозвали красой сражений, у нас носит имя жестокого. Если бы его благородство равнялось храбрости…

– Благородство Сида, – живо перебил Абен Хамета дон Карлос, – превосходило даже его доблесть, и только мавры смеют клеветать на героя, родоначальника моей семьи.

– Что ты сказал! – крикнул Абен Хамет, вскакивая с кресла, на котором полулежал. – Сид – один из твоих предков?

– В моих жилах течет его кровь, – ответил дон Карлос, – и я узнаю эту благородную кровь по ненависти, которая пылает во мне к врагам истинного Бога.

– Итак, – сказал Абен Хамет, глядя на Бланку, – вы принадлежите к семейству тех Биваров, которые после завоевания Гранады овладели жилищем несчастных Абенсераджей и убили старого рыцаря, носившего это имя и пытавшегося защитить могилы своих предков?

– Мавр! – загоревшись гневом, воскликнул дон Карлос. – Помни, я не позволю допрашивать себя! Мои предки обязаны этой добычей лишь своим шпагам и заплатили за нее своею кровью, – поэтому я и владею сегодня тем, что некогда принадлежало Абенсераджам.

– Еще одно слово, – все сильнее волнуясь, сказал Абен Хамет. – Мы в нашем изгнании не знали, что Бивары носят титул герцогов Санта-Фэ, – этим и объясняется мое заблуждение.

– Именно Бивару, победителю Абенсераджей, был дарован этот титул Фердинандом Католиком, – ответил дон Карлос.

Абен Хамет стоял, опустив голову на грудь, а дон Карлос, Лотрек и Бланка удивленно смотрели на него. Потоки слез струились из его глаз на кинжал, висевший у него на поясе.

– Простите меня, – сказал он. – Я знаю, не подобает мужчине давать волю слезам. Больше я не пролью ни единой слезы, хотя мне многое нужно оплакать. Послушайте меня. Бланка, моя любовь к тебе так же жгуча, как раскаленные ветры Аравии. Я был побежден, я не мог жить без тебя. Вчера, увидев этого молящегося французского рыцаря, услышав твои слова на кладбище возле храма, я принял решение обратиться к твоему Богу и принести в жертву тебе свою веру.

Радостное движение Бланки и удивленный жест дона Карлоса прервали Абен Хамета. Лотрек закрыл лицо руками. Мавр понял его чувства и с душераздирающей улыбкой покачал головой.

– Рыцарь, – сказал он, – не теряй надежды. А ты, Бланка, оплачь навсегда последнего из Абенсераджей.

– Последний из Абенсераджей! – воздев руки к небу, воскликнули Бланка, дон Карлос, Лотрек.

Воцарилось молчание: страх, надежда, ненависть, любовь, изумление теснились в сердцах. Бланка упала на колени.

– Боже правый! – произнесла она. – Ты подтвердил мой выбор, я могла любить лишь потомка героев.

– Сестра! – воскликнул взбешенный дон Карлос. – Вспомните, здесь присутствует Лотрек!

– Дон Карлос, – сказал Абен Хамет, – умерь свой гнев, теперь я всем вам верну покой.

Потом он обратился к Бланке, снова опустившейся в кресло:

– Гурия небес, гений любви и красоты, Абен Хамет останется твоим рабом до последнего вздоха. Но узнай всю глубину моего несчастья: старик, защищавший свой очаг и убитый твоим предком, был отцом моего отца. Узнай также тайну, которую я скрыл от тебя, вернее – которую из-за тебя забыл. Когда я впервые приехал на свою разоренную родину, целью моей было отыскать отпрыска Биваров, чтобы он заплатил мне за кровь, пролитую твоими праотцами.

– Что же, – сказала Бланка, и в ее скорбном голосе слышалось истинное величие души, – поведай нам свое решение.

– Единственное, достойное тебя, – ответил Абен Хамет. – Вернуть тебе твое слово, нашей вечной разлукой и моей смертью воздать должное вражде наших богов, наших народов, наших семейств. Если когда-нибудь мой образ потускнеет в твоем сердце, если всеразрушающее время сотрет воспоминание об Абенсерадже… этот французский рыцарь… ты должна принести эту жертву ради брата…

Стремительно вскочив, Лотрек бросился в объятия мавра.

– Абен Хамет! – воскликнул он. – Не думай, что ты превзойдешь меня великодушием. Я француз, Баярд посвятил меня в рыцари, я пролил кровь за своего короля и, подобно моему восприемнику и моему властелину, буду рыцарем без страха и упрека. Если ты останешься здесь, я умолю дона Карлоса отдать тебе руку его сестры, если же ты покинешь Гранаду, никогда ни единым словом любви я не смущу покоя твоей возлюбленной. Ты не унесешь в изгнание гибельную мысль о том, что Лотрек, бесчувственный к твоей добродетели, постарался воспользоваться твоим несчастьем.

И юный рыцарь прижал мавра к груди с пылом и живостью истинного француза.

– Рыцари, – сказал в свою очередь дон Карлос, – меньшего я и не мог ждать от сынов столь прославленных семейств. Абен Хамет, чем вы докажете, что вы – последний из Абенсераджей?

– Своими поступками, – ответил Абен Хамет.

– Я восхищаюсь ими, – сказал испанец, – но, прежде чем высказать свою мысль, хотел бы видеть еще какое-нибудь доказательство вашего происхождения.

Абен Хамет снял с груди наследственный перстень Абенсераджей, который он носил на золотой цепочке.

Увидев перстень, дон Карлос протянул руку несчастному Абен Хамету.

– Доблестный рыцарь, – сказал он, – я признаю в вашем лице достойного потомка королей. Вы оказываете мне честь, желая стать членом моего семейства, и я принимаю поединок, которого, приехав сюда, вы втайне искали. Если я буду побежден, все мои владения, некогда принадлежавшие вашим предкам, будут вам неукоснительно возвращены. Если же вы не желаете сражаться, примите мое предложение: обратитесь в христианство, и я отдам вам руку моей сестры, которую просил для вас Лотрек.

Как ни велико было искушение, но у Абен Хамета хватило сил его превозмочь. Хотя в душе Абенсераджа звучал голос всемогущей любви, мавр не мог без ужаса подумать о слиянии крови преследователей и преследуемых. Ему казалось, что тень предка восстанет из гроба и упрекнет его за этот святотатственный союз.

– Неужели, – с отчаянием воскликнул он, – я должен был встретить здесь такие возвышенные сердца, такие благородные души только для того, чтобы больнее почувствовать их утрату? Пусть решает Бланка. Пусть она скажет, как я должен поступить, чтобы стать достойным ее любви.

– Возвращайся в пустыню! – сказала Бланка и лишилась чувств.

Абен Хамет простерся на полу, благоговея перед Бланкой больше, чем перед небесами, потом, не произнеся ни слова, ушел. В ту же ночь он выехал в Малагу и сел на корабль, отплывавший в Оран. Вблизи этого города он встретился с караваном, который раз в три года выходит из Марокко, пересекает всю Африку, идет через Египет и в Йемене вливается в караван, направляющийся в Мекку. Абен Хамет присоединился к пилигримам.

Бланка, чьей жизни вначале угрожала опасность, выздоровела. Лотрек, верный слову, данному Абенсераджу, уехал и никогда ни единым словом любви или скорби не нарушил уныния дочери герцога Санта-Фэ. Ежегодно, в ту пору, когда обычно ее возлюбленный приезжал из Африки, она отправлялась в Малагу и бродила там по горам; сидя на скале, она смотрела на море, на далекие корабли, потом возвращалась в Гранаду. Остальное время она проводила среди руин Альгамбры. Она ни на что не жаловалась, не плакала, не говорила об Абен Хамете; непосвященный счел бы ее счастливой женщиной. Из всей семьи она одна осталась в живых. Отец ее умер от горя; дона Карлоса убили на поединке, где вместе с ним сражался Лотрек. Никто так и не узнал, какая участь постигла Абен Хамета.

Если выйти из Туниса через ворота, ведущие к развалинам Карфагена, путник увидит по дороге кладбище. Мне показали на этом кладбище пальму и под ней могилу, которую называют могилой последнего из Абенсераджей. Она ничем не примечательна, камень, лежащий на ней, совершенно гладок, и лишь посредине резцом выдолблено, по мавританскому обычаю, небольшое углубление. В этой могильной чаше скапливается дождевая вода, и вольные птицы, опаленные беспощадным зноем, утоляют там свою жажду.