Тревожная служба. Сборник рассказов - Эрхард Дикс

Бургомистр с облегчением вздохнул и, заверив, что завтра все будет в порядке, удалился.

Саратов сдвинул фуражку на затылок и уселся на топчан.

— Иди-ка сюда, парень, — сказал он, — сядь рядом со мной. Завтра у вас будет отличная комната.

Вернер взглянул на капитана.

— Ты очень добрый, дядя Миша, — сказал он, — но что будет с нами, когда вы уйдете? Ведь мы тогда расплатимся за все это...

Саратов долго и испытующе посмотрел в глаза Вернеру.

— Пойми, Вернер, мы уйдем отсюда только тогда, когда наведем порядок, — проговорил он наконец. — А когда мы уйдем, вы будете достаточно сильны, чтобы самим поддерживать порядок и спокойствие...

Дни шли за днями. Вернер и его сестренки жили в небольшой солнечной комнате недалеко от бургомистрата. Они радовались, когда повар приносил им обед, а еще больше, когда приходил Саратов. Все свободное время они проводили со своими друзьями в фольварке.

Однажды — этот день Вернер запомнил на всю жизнь — он вместе с Саратовым отправился верхом в лес. Они часто совершали такие прогулки. Капитан не упускал случая полюбоваться природой. От лошадей шел пар: дорога вела круто вверх к трем березам, росшим на лесной поляне.

Саратов снял уздечку у своего коня, отпустил подпруги и сел на траву, где уже расположился Вернер.

— Как твои сестренки? — спросил капитан и, не дожидаясь ответа, перечислил: — Маргарет, Ханнелора и Рената?.. — Помолчал, потом задумчиво повторил: — Ханнелора! Прелестное имя. Лора... Леночка...

В его голосе зазвучала нежность.

— Леночкой звали мою дочурку, а ее маму — Настенькой. Мы жили в Ленинграде. Я учил русских детей читать, писать и говорить по-немецки. Школы уже нет. Нет в живых и многих моих учеников. Погибли и Леночка, и Настенька. — Саратов глубоко вздохнул и, взглянув на Вернера, проговорил: — Но жизнь продолжается!.. Твои сестренки Ханнелора, Маргарет, Рената и ты должны жить!..

Вернер Вегенер стал офицером пограничных войск Германской Демократической Республики. У него семья, его сестры давно уже замужем, у них тоже есть дети.

Они живут, потому что жил он, капитан Саратов, учитель из Ленинграда. И о нем всегда рассказывает Вернер Вегенер. Он рассказывает мне, своим солдатам, мальчишкам и девчонкам пограничных деревень.

— Да, вот каким он был, — каждый раз говорит Вернер, заканчивая свой рассказ. — Великодушным и сильным, строгим и справедливым, умным и человечным. И тогда, пятнадцатилетним парнишкой, я твердо решил: буду таким, же, как он. И все эти годы я старался быть похожим на капитана Саратова.

Эрхард Дикс

ИСПЫТАНИЕ

Мы вели наблюдение на смотровой вышке. Все было как обычно. Над долиной еще стелился утренний туман. Но вот из дымки вынырнули макушки лохматых елей. Растрепанные серые клочья тумана повисли на ветвях. Опустившись на землю, они превратились в капельки росы на траве.

Часы деревенской кирхи на той стороне, в Швемберге, начали бить на несколько секунд позже и потому, влившись в звон колоколов в нашей деревне, нарушили привычный ритм. Постепенно звуки становились все тише и наконец замерли...

Молочная цистерна на той стороне шла, как всегда, минута в минуту. Цорн, стоявший рядом со мной у перил, вытянул шею, взглянул на часы и что-то пробормотал себе под нос. Наконец-то он перестал надоедать мне своими уверениями в том, что по швембергскому молоковозу можно проверять часы.

Позади нас загудел трактор сельхозкооператива. Его мотор издавал резкие хлопки. Звук был такой, будто кто-то бил ладонью по поверхности воды в тазу. Цорн поморщился и искоса взглянул на меня, будто хотел что-то сказать, но затем, видимо примирившись, махнул рукой. Я и без слов понимал, что означает этот жест: Цорна раздражали посторонние звуки в работе трактора.

Цорн — парень что надо. Ему двадцать четыре года, и он уже строил дизели в Ростоке. Вначале, когда он только к нам пришел, я его недооценивал и бывал часто несправедлив к нему. На первый взгляд он казался слишком уж ворчливым. Вечно ему что-нибудь в ком-нибудь не нравилось; то одно, то другое было не по нему. И что самое главное: он считал, что все знает. Он и в самом деле многое знал, в особенности что касалось моторов. Здесь, как говорится, нечего было возразить. И очень часто, когда Цорн чем-то возмущался, оказывалось, что на это действительно есть причина. Но его ворчание здорово действовало мне на нервы.

Однако в пограничной службе он доказал, чего стоит. Разве не Цорн ловко задержал недавно «безобидного» грибника? Не останься он тогда лежать на муравейнике, кто знает, как долго пришлось бы преследовать нарушителя... А там были большие красно-бурые лесные муравьи, у которых челюсти будто клещи. Разве еще кто-нибудь, кроме Цорна, смог бы пролежать на муравейнике четверть часа? Его руки покрылись тогда огромными волдырями, как после ожога.

Уж кто-кто, а Беккер знал, когда говорил: «Возьмите с собой Цорна, фельдфебель, и все будет в порядке». До сих пор так и получалось. Цорн понимал все с полуслова...

Заметил ли он, что я, Ханнес Биттер, не похож на себя сегодня? Во всяком случае, он ничего не говорил. За пять часов, прошедших после полуночи, мы не произнесли ни одного лишнего слова и обменивались только обычными фразами во время дежурства. Однако он сегодня чаще прежнего поглядывал на меня вопросительно. Цорн наверняка заметил, как далеки сейчас мои мысли. Но проявлять любопытство... Нет, это было не в его правилах.

И все же иногда мне казалось, будто он взглядом подбадривал меня: «Ну-ну, фельдфебель, расскажи, что там с тобой...» А может, все это лишь плод моего воображения? Может, это я сам ищу повода поговорить с ним? Но почему именно с ним? С Цорном, который, казалось, был вовсе не в моем вкусе? Почему не со Стариком, командиром роты? Или, еще лучше, с обер-лейтенантом Беккером, моим взводным, секретарем нашей парторганизации?

Да, мне нужно поговорить с Беккером, с секретарем. Беккер часто любил повторять одну историю, которая порой вызывала улыбку, но над которой никто никогда не смеялся. В том доме, где жил раньше Беккер, поселился старый коммунист. Вскоре он повесил в подъезде записку. На ней неуклюжими печатными буквами было выведено: «Если ты чем-то озабочен, обращайся к партии! Коммунист Тиме. Третий этаж налево».

«Вот так, ребята! — обычно говорил Беккер, рассказав эту подлинную, а может, и выдуманную историю. — Вот так, ребята! Что касается меня, то здесь вам даже не надо взбираться по ступенькам. Моя рабочая комната на первом этаже!» И заливался своим раскатистым смехом.

Но шутка шуткой, а приглашал он к себе всерьез. Да, с Беккером я бы поговорил, это уж точно. Но он еще не вернулся из штаба полка, куда поехал на совещание секретарей. Так что я не мог с ним пока посоветоваться и оставался один на один со своими заботами. И нет никакого смысла сейчас говорить о них.