До встречи в раю - Сергей Дышев

- Я хочу выпить за твое счастье,- сказал он.

- Почему именно за мое? - тут же спросила она.

- Ну не за наше же! - усмехнулся Костя. В последнее время, когда вижу тебя, у меня сердце сжимается, поверь мне. Я вижу, что идет женщина, молодая и красивая, но глубоко несчастная. Она чувствует, как уходит, будто сухой песок, ее жизнь, уходит скучно, бездарно и безвозвратно, и она ничего не может с этим поделать. Эта женщина находится в замкнутом круге, она пленница жизни, обстоятельств, войны. Но не все, кто видит ее, понимают трагедию этой умной и красивой женщины, которой просто не посчастливилось родиться в другом месте, может, в другое время... Одинокая женщина вдвойне одинока, несчастная женщина вдвойне несчастна, потому что никакие чувства не сравнимы с чувствами женщины, загнанной в тупик... И поэтому, милая Оленька, когда я вижу, как ты страдаешь и иногда не по своей прихоти делаешь и мне больно, без злорадства, конечно, скорей от отчаяния, нервных срывов, я никогда не сержусь... Так вот почему я хочу выпить за твое счастье...

Он запнулся. Ольга слушала молча, не перебивая, смотрела куда-то в сторону, может, сдерживала себя, может, тоскливо соглашалась. Последнее время ей так часто бередили душу, что она уже начинала свыкаться с этим. Костя говорил тихо, грустно, даже уныло; Ольга подперла ладонью щеку, незаметно закусила губу: "Когда же он наконец замолчит?" Но останавливать его не решалась. Никто не говорил с ней так проникновенно, никто еще не смог так чутко понять ее страдающую душу.

- Если ты будешь счастлива с ним, и мне будет хорошо. Поверь. За твое счастье! - закончил он.

- Врешь ты все! - улыбнулась она, и глаза ее вдруг просияли. Ты будешь радоваться, если я выйду за него замуж?

Костя пожал плечами - верный признак того, что в самом деле соврал.

- Давай лучше выпьем за нас! - предложила Ольга.

- За дружбу, что ли? - кисло уточнил Костя.

- А что, с женщиной грешно уже дружить?

- Давай!

И он коротко стукнул о ее чашку своей, махом выпил, выдохнул. Ольга немного отпила и поставила на стол.

- Ну а теперь ты почитаешь свои новые стихи про меня! - распорядилась она.

- Самое страшное для поэта - повиноваться.

Он коснулся ее волос, желтых, как свет солнца. Ольга не воспротивилась: пусть ему будет приятно.

В дверь громко постучали. Послышался голос командира:

- Ольга, ты слышишь меня? Открой! Я же знаю, что ты здесь.

- Не трепещи,- тихо сказала она Косте.

- Мне как-то все равно,- прошептал он, но на всякий случай встал.

- Служебное время закончилось! - громко произнесла Ольга. Что вы хотите?

- Хочу показать, как чисто вымыли пол в коридоре.

- Спасибо, я видела.

- Открывай.

- Не имеете права! - решительно отозвалась Ольга.

- Имею! Во-первых, ты моя невеста. А во-вторых, ты находишься в служебном помещении.

- Мне уйти на городскую квартиру, товарищ подполковник?

- Сиди, черт с тобой. И передай своему кавалеру, что я ему ноги выдерну.

Костя обмер, покосился на окно, но на нем была прочная решетка. "Влип",- подумал он. А Ольга взяла и открыла дверь. Зря она это сделала. Евгений Иванович, конечно, ног у Кости не стал вырывать, но насупился так, что на лбу прорезалось с полдюжины морщин.

- А, вот кто у нас тут... Военврач Синицын Костя. Собственной персоной... Отбиваешь у командира женщину? - сурово вопросил он.

Костя замер в позе "вольно". Чертовски дурацкая ситуация получилась. И зачем Ольге нужно было открывать дверь? Столкнуть двух мужиков...

- Я, пожалуй, пойду,- пробормотал он, но Ольга воспротивилась:

- Не уходи!

- Демонстрируешь характер с прицелом на будущее? - смело спросил Костя.

Командиру фраза понравилась. Он шагнул в комнату.

- Ну что, хозяйка, не выгонишь?

- Присаживайтесь, товарищ подполковник. Это же служебное помещение. Как я могу запретить? - холодно ответила Ольга.

Командир сел за стол, стул под ним жалобно скрипнул.

- Вот невестушка у меня... Характер - кремень. Обломает, чувствую, как солдата-первогодка. Как ты думаешь, Костя, у кого характер должен быть крепче: у мужчины или у женщины? Не знаешь? И я тоже не знаю. Хотя на примере Ольги скажу, что совсем неплохо, если женщина неприступная, как скала. А ты лезешь, рискуя каждое мгновение сорваться и свернуть шею. Но зато когда доберешься...

Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:

- Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.

- Чая нет,- печально произнесла Ольга. Она уже пожалела, что открыла дверь.

- Это не проблема. Евгений Иванович снял телефонную трубку. Не "чего хочешь", а представляться надо установленным позывным. Вот тебе и "ой"!н сурово отчитал он телефонистку. Дай столовую!.. Марь Сергеевна, организуй нам чайку! Да, в штаб...

Повисла долгая тишина. Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела куда-то в сторону. Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, неторопливо поднялся.

- Ладно, не буду ждать. Недосуг...

Ольга с Костей вскочили, проводили командира взглядом. А тут и Марья Сергеевна с чаем пришла, водрузила на стол, сладко приговаривая:

- Вот, специальной, командирской заварки... А сам-то придет?

- Придет-придет,- ответила Ольга. Спасибо вам, Марья Сергеевна.

Женщина ушла, Костя тоже поднялся: "Пойду".

- А как же чай? - растерянно спросила Ольга.

- Спасибо, не хочется,- тихо ответил он и ушел.

На столе остались чайник с никому не нужным чаем и две бутылки. Ольга провернула ключ в замке, выключила свет, бросилась на диван и, зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Весь мир казался ей ничтожным, скупым, отвратительным и жестоким. Не было в нем для нее места; опустошенное сердце и душа, выстуженная сквозняком-ветром, страдали не так от одиночества, как от обиды. На кого или за что - понимать не хотела. "Дура я, дура",- повторяла она, вздрагивая от рыданий, кусала уголок подушки, чтобы заглушить всхлипы; и слезы ручьями лились, а черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой...

Уж сколько девичьих слез вобрал в себя этот податливый перьевой мешочек, сколько тайн узнал от недолюбивших, недострадавших, недогулявших! Душевное, прямо скажем, изобретение...

Костя, нахохлившись, пытался уснуть, но, поворочавшись на постели, включил свет, достал бумагу и стал писать стихи. Однако мир не узнал их: все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.

А командир отправился проверять посты. Ему было не до стихов и не до подушки. Печальная необходимость его жизни заключалась в том, чтобы сохранить в это смутное время бесправия своих людей и вожделенные для безумных масс горы оружия...

* * *

...Великий переход занял десять с половиной минут, включая организационные проволочки. За это время основная колонна вышла на дорогу, пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию 113-го полка Российской империи. Прапорщик, стоявший на воротах, опешил, но препятствовать не стал: уж сколько всякого люду перебывало на территории - и с этими как-нибудь разберутся. Впереди гордо вышагивал Автандил. Шумовой, Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие одеяла, некое подобие хоругвей... И уже за этой "каменной группой" ковыляли, плелись, гомоня, смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине шествия под руководством Карима несли Священную Кровать Малакиной. Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая, койка плыла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безумных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправдоподобное...

Из штаба, как ошпаренный, выскочил капитан Козлов. Сегодня он нес вахту дежурного по полку.

- Это что за процессия? - спросил он как можно более миролюбиво - с психами, ведомо дело, лучше по-аккуратному.

- Мы пришли с миром! - выкрикнул из толпы Карим.

- Зюбер хочет кушать!

- Тихо! - поднял руку Автандил и, слегка поклонившись капитану, продолжил: н Честный человек, посмотри на этих несчастных больных, им негде жить, никто их не накормит, не обогреет. Наш дом сгорел в пламени, у нас нет крыши над головой, у нас нет надежды, мы умираем...

- А почему именно сюда? Здесь воинская часть. Козлову была непривычна логика умалишенных.

- Правильно! Вы армия, вы будете нас защищать! - обрадовался Автандил.

- Защищать, защищать! - заголосили больные.

Козлов пошел докладывать командиру. Тихие больные тут же опустились на корточки и оцепенели, как майские жуки в заморозки, неспокойные топтались на месте или же возбужденно ходили взад-вперед, натыкаясь на сидящих; а кто-то уже направился обследовать территорию.

Лаврентьев вышел на крыльцо, обвел взглядом толпу. Скопище убогих и сирых шевелилось, теплилось, взирая на него десятками глаз. Он покачал головой. По сравнению с этими несчастными беженцы выглядели жизнерадостно и благополучно.

- Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! - радостным голосом произнес он, дабы сразу вселить оптимизм в больные души.