Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман

Я отпустил руки, но на этот раз был готов к тому, что мир перевернется, и приземлился на ноги. Гальва опять рассмеялась. Я поднял голову и увидел ее верхом на подобии лошади, сплетенном из веток. Голова кобылицы была вырезана из дерева – вроде тех, что украшают носы морских кораблей. Лошадь встала на дыбы, а выкрашенные белым глаза словно бы округлились в смертельной ярости.

Рядом, с поводьями в руках, стояла ведьма в длинной юбке, скрывающей ноги, одолженные у повешенного. Этим ногам предстояло носить ее несколько дней, пока запах не заставит ведьму сменить их на новые. Видимо, она пока не научилась останавливать гниение. Ведьма по-лягушачьи усмехнулась, увидев, как счастлива спантийка. Думаю, это было не просто счастье. Ощущения были так схожи с ездой на настоящей лошади, что приводили Гальву одновременно в трепет и уныние. Я тоже радовался и печалился при виде полузабытой картины, которую мы когда-то считали привычной, – женщина верхом на лошади. Клянусь ушами Фотаннона, эта подделка двигалась точь-в-точь как живая! Я захотел было прикоснуться к ней, но передумал, потому что мое сердце разбилось бы, если бы я ощутил сухой тростник вместо едкого пота лошадиной шкуры.

Ведьма бросила поводья, и лошадь пустилась в галоп. Гальва то привставала на стременах перед прыжком, то пригибалась под низкими ветвями, а сидевшие на них птицы недовольно щебетали. Мне вдруг тоже захотелось оказаться на спине этого создания и мчаться во весь дух. Вот что отняли у нас гоблины – нашу скорость. Прекрасную, благородную, убийственную скорость.

Теперь с такой быстротой можно только плыть по морю или прыгать с высоты, но и то и другое часто заканчивается печально. Я возненавидел гоблинов еще тогда, когда не видел живьем ни одного из них. Возненавидел за то, что они сделали с нами, и чем бы мы им ни ответили, все казалось недостаточным, чтобы отплатить за великую пустоту в наших душах, оставшуюся на месте этого четвероногого чуда. Только когда в рот мне залетела туча мошкары, я осознал, что так и простоял все это время с открытым ртом и простодушной детской улыбкой. Потом вытер язык рукавом, сплюнул и поднял голову как раз в то мгновение, когда Гальва, проскакав мимо, подхватила меня за бедро и забросила на лошадь, позади себя.

С радостным смехом мы неслись по ровному полю широкими кругами, пока Мертвоножка не сказала:

– Хватит. За один час вы истратили двенадцатую часть всех чар. Возможно, даже больше, потому что твоя кольчуга, несомненно, истощает их.

Спантийка натянула поводья рукотворного существа, перешла на рысь и совсем остановилась. Мы едва успели спрыгнуть, как оно задрожало, съежилось и превратилось в ясеневую трость с маленькой лошадиной головой вместо набалдашника и рукоятью из чалой конской шкуры под ним.

– Спору нет, у спантийцев природный дар к верховой езде, – сказала Мертвоножка. – Думаю, в вас течет капля лошадиной крови.

– Вся моя кровь тоскует по ним, а это… – Гальва с восхищением посмотрела на трость. – С сотней верховых рыцарей можно было бы многое сделать. Она могла бы повернуть ход битвы.

– Да, могла бы. Сложность только в том, что она при этом еще и замотала бы до полусмерти сотню таких же сильных ведьм, как я сама. Только нас таких не сыщется и десятка во всем мире, и целый месяц моей работы даст тебе только час. Всего лишь час. Используй его с толком.

Гальва кивнула и собралась уходить, но Мертвоножка еще не закончила.

– И обращайся как подобает с моей внучатой племянницей. Ты была нам хорошим другом, но, если я о чем-то таком услышу, мы обе сильно пожалеем.

Перед тем как покинуть Бесснежный лес и Вывернутую башню, мы уселись прямо в роще за столом, покрытым белой скатертью и украшенным полевыми цветами, угощаясь ягодами, хлебами и дичью. Группа незнакомых нам людей – крестьян, судя по виду, – тоже обедала за столом ведьмы, желая ей здоровья и нахваливая повара, которого нигде не было видно. Я понятия не имел, как Мертвоножка все это приготовила, но сомневался, чтобы она пользовалась печью и сковородками. Ведьма тратила столько магии на оживление слуг и поддержание башни в этом вывернутом виде, что было бы просто чудом, если бы у нее оставались силы для битвы. Но и сама она была чудом, тут спорить не о чем.

Я задумался о том, что она могла бы бросить все это и просто отправиться на войну. Не позавидуешь тому королю и той армии, что окажутся не на ее стороне. Мертвоножка была из числа великих магов вместе с печально известным смешивателем воронов и зверей Трясошипом, Фульвиром и еще шестью или семью, равными им по силе, которые пренебрегали своей Гильдией. Рядом с ней тайные мастера из Низшей школы и их более честолюбивые сородичи из Гильдии магов показались бы мелкими портовыми жуликами. По крайней мере те, с кем мне приходилось иметь дело.

Не припомню, когда я в последний раз ел что-нибудь столь же вкусное. Помощница ведьмы, девушка по имени Норригаль, сказала, что деревья сами наловили для нас дичи – в основном кроликов, белок, голубей, а еще поймали молодого самца косули.

– Косулю трогать бы не стали, но он залаял под одним из наших деревьев, которому это не понравилось, и оно проткнуло его суком. Он был слишком тяжел, и деревья не смогли передать его нам по веткам, поэтому тыквоголовый сходил за ним, когда немного отдохнул. Но вот он лежит на столе, поперченный, посоленный, с чесночной корочкой. Харос злится, когда зря расходуют оленью плоть.

– Да уж конечно, – согласился я и тут же понял, что получилось непристойно, пусть даже я ничего такого и не хотел сказать.

Упоминание рогатого Хароса, с его постоянно напряженной оленьей плотью, навело меня на кое-какие мысли. Норригаль моргнула, но я не понял, что это означает, зато успел разглядеть татуировки на ее веках, красновато-коричневые, совсем как мои. Там были нарисованы глаза. Должно быть, девушка обладала каким-то магическим зрением: видела на большом расстоянии или в темноте либо различала, когда человек лжет. Еще одна причина чувствовать неловкость в ее присутствии, как будто их и без того было мало. Что бы я ни сказал Норригаль, все звучало не так, как мне хотелось. Если для меня ее образом была безупречно белая рука на фоне темной двери, то я ей представлялся в виде собаки, задравшей лапу перед кустиком. По крайней мере, мне так казалось, когда я разговаривал с ней. Что ж, может, в моих