Проданная (СИ) - Шарм Кира

И снова — рывок. Резкий разворот, теперь уже на себя, вжимая спиной в стену.

Прижимается так крепко, что. кажется, своей мою кожу сейчас сдерет.

Но миг замираем, глядя в глаза друг другу. Я — в его яростные, полубезумные, в которых пылает адский костер. Что он видит в моих? Я не знаю. Но в его взгляде снова на миг мелькает то самое, что видела тогда, в кабинете Гурина, сразу после аукциона. Голод какой-то безумный, на грани отчаяния и бешеный же надлом. Но лишь на миг, — и снова взгляд становится ледяным, жестким.

Тишина. Только два рваных дыхания. Со громким стуком ударяющаяся о дно ванной вода. И два сердца, колотящиеся так, что перекрывают даже ее звук.

— Давай, София, — напряженный голос, а глаза мечутся по моему лицу, как будто ответа какого-то ждут. Будто в самое сокровенное заглянуть мне хочет своим прошибающим зондом глаз.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю устало. Почти безжизненно. Мои руки, как плети, повисают вдоль тела.

Сто раз мог уже меня взять и закончить эту пытку. Зачем мучает, зачем оттягивает момент? Тем более, я же вижу, как он возбужден. Сам тянет, убивая меня морально и сам же злится из-за этого.

— У меня сегодня День рожденья, София, — цедит сквозь зубы, обхватив мои скулы твердыми длинными пальцами. — Представляешь, мы с тобой родились в один день, — усмешка будто полосует меня ножом. — Сделай мне подарок. Свой ты уже получила. Теперь очередь за моим.

Офигеть, конечно, подарочек. Вот прямо даже мечта всей жизни — оказаться у Санникова в сексуальном рабстве! Это себя он считает подарком? Или все же намекает на колье?

Хотя, наверное, так изощренно он называет наш с ним договор. Жизнь Маши. Вот что я должна считать подарком. Ничего не скажешь, подарок роскошный. Правда, подарки не отрабатывают. Тем более — вот так.

— Чего ты хочешь? — снова повторяю свой вопрос, устало вздыхая. Нервы уже и так перенапряжены до крайнего предела. Натянутые донельзя все время, начиная с его нелепой покупки, они теперь напоминают мне обвисшие веревки для белья. Даже для натянутых нервов есть свой предел.

— Хочу, чтобы ты умоляла. Чтобы извивалась подо мной. Софи-ия!

— Как скажешь, — киваю, как болванчик. — Я тебя умоляю. Делай со мной все то, чего тебе хочется.

— Твою мать! — тяжелый кулак с грохотом впечатывается в стену прямо у моей головы.

Но я даже не вздрагиваю. Даже не зажмуриваюсь. Все. Я выдохлась. Окончательно. Мне даже не страшно, если бы он попал вот так же и по мне.

— Не так, София! — пальцы снова возвращаются на мои скулы. И глаза становятся совершенно безумными. Наполненными чем-то диким, лихорадочным, страстью, но больной какой-то, разрушающей, как у наркомана. — Я хочу, чтобы ты извивалась, — вторая рука отрывается от стены, обхватывает мою грудь, сжимая ее.

Дергает мою ногу свое вверх, заставляя поднять ее на бортик ванной. Снова вжимается своим каменным членом, толкается в распахнутые складочки, вжимаясь до предела.

— Я страсти твоей хочу, Софии-ия. Хочу, чтобы ты горела. Чтоб, блядь, полыхала подо мной, как течная сучка. Чтобы дрожала и текла от возбуждения, когда стоишь передо мной на коленях и ждешь, пока я протолкну тебе в глотку свой член. Чтобы, блядь, только и ждала, когда мне захочется тебя трахнуть, — сжимает мой сосок так, что меня всю простреливает по позвоночнику вверх, до самой макушки.

Опять толкается членом в мое лоно, так и не войдя. Отпускает сосок и, спускаясь вниз по животу, резко дергает рукой, вдавливая в меня палец.

Рефлекторно сжимаюсь, даже от его пальца внутри резкая боль обжигает.

— А ты сухая… Блядь. ты до сих пор сухая. Ты фригидна, София? Я что? Купил бракованный товар? Ты со своим Жаком, французом, недоделанным тоже была такой, когда он тебя трахал? — бешено, с остервенением вбивается пальцем с меня, все ускоряясь. — Так же дергалась? В камень превращалась перед тем, как взять его член в рот? Софи-ия!

Понимание вдруг резкой вспышкой опаляет мой мозг, полыхнув кровавым маревом перед глазами, — и меня срывает.

— Ты-ы! — ору. задыхаясь, замахиваясь кулаком, рассчитывая ударить прямо в лицо, по губам этим омерзительным, что бред весь этот, несут. Но он перехватывает, крепко сдавливая запястье. — Это ведь ты разорил моего отца! Ты, Санников, довел до того, что на лечение Маши нет денег и она умирает! Ты его и убил, да? Сам лично, глядя в глаза спустил курок или нанял кого-то, потому что ты трус! Трус, Санников, потому что только трусы отыгрываются на женщинах! Спекулируют на жизни дорогих им людей! На жизни, которую ты сам поставил под угрозу? Ты хочешь страсти? Ты подарок мне сделал? Если бы ты сдох и перед этим над тобой бы долго издевались — вот это был бы настоящий подарок! Такой ты хотел страсти, Санников? Другой не будет!

Его лицо потемнело, стало почти серым. Глаза полыхнули. Кажется, я даже услышала, как захрустели челюсти.

— Сука!

Резко схватил в кулак мои волосы, дернул вниз, запрокидывая лицо.

Ударит? Изнасилует? Мне сейчас все равно!

Пусть я нарвалась, разрушив надежду на хоть какой-то мир в нашем договоре, пусть разметала только что на осколки все то, ради чего так долго держалась в этот день, но это лучше, чем стоять безжизненной безвольной куклой перед ним на коленях и с его членом во рту!

Санников полыхал такой же страстной ненавистью, как и я. Вот она. наша страсть. Единственная, от которой мы оба задыхаемся.

Теперь я понимала его безумие той ночью. То, какая страсть сквозила в нем каждый раз, когда он прикасался ко мне, когда был рядом. Он чувствовал все то же, что и я сейчас к нему. Был уверен, что мой отец виноват в смерти его родителей, в их крахе. И ненавидел. Люто ненавидел. А я наивно принимала это за что-то совсем другое.

Теперь же мы на равных. Оба хлещем этой ненавистью. Обжигающей все внутренности. Задыхаемся от нее. надсадно дыша.

С самого начала это был не секс с его стороны. Нет. Это война. Лютая война, в которой тела соприкасались лишь ради того, чтобы ранить побольнее. Теперь я это чувствую. Этот ураган будто колом вонзился мне в сердце. И полыхает там, сжигая все остальное.

— Блядь!

Я была готова ко всему.

Но не к тому, что произошло дальше.

— Сука, — полыхнул прямо мне в губы, жадно набрасываясь на них ртом.

И тут же пламя полыхнуло по венам, взрывая их, заставляя полыхать так, что, кажется, я могла бы сейчас увидеть огонь, насквозь пронзающий мой кожу, вырывающийся из самых вен наружу, способный спалить все вокруг и меня, вместе с моим ненавистным врагом.

Он раздирал меня, трахал грубо, языком проталкиваясь прямо в небо, толкаясь в горло, как будто хочет задушить, — яростно, страстно хочет разорвать меня, заставив биться в конвульсиях удушья.

Впилась ногтями в его шею, так же яростно пронзая, чувствуя, как лопает под ногтями его кожа, как горячие струйки крови липнут к пальцам.

Ударяясь зубами до звона в ушах, притягиваясь сильнее, ненавидя, будто желая померяться, кто кого сможет раздавить.

Кусаю его, сжимаю жестко долбящий мой рот язык, почти захлебываясь собственной слюной и соленым вкусом крови, а он хрипит мне в рот. а в глазах, в которые я впиваюсь взглядом, как ножами, — гроза, буря, полыхающий вулкан, и молнии пронзают насквозь, ударяя прямо в грудь, заставляя сердце дико колотиться, так, что я даже будто слышу, как бешено, безумно ударяется оно о ребра.

Безжалостно раздвигает мои складки, резко, жестко, будто желая разорвать, до звона в ушах сдавливает клитор, зажимает двумя пальцами с обеих сторон и жестко прижимает самую горошинку сверху.

И мы оба полыхаем, но надеемся, что каждый сумеет сжечь другого в этом огне…

Он отпускает меня первым.

Отстраняется, отталкивая, почти вжимая в кафель стены.

Мы оба задыхается. Дышим так быстро и тяжело, как будто и на самом деле прошли десять раундов серьезной драки, настоящей схватки. И его грудь вздымается так же часто, как и моя. И такое же рваное, с хрипами, с легким свистом дыхание.