Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Анатолий Уткин

Китченер призывал избавиться от иллюзий. Ситуация грозит резким осложнением для Запада. Если немцы возьмут Варшаву, они перебазируют на Западный фронт сорок своих дивизий. Угроза повлияла на коллег по кабинету — они ощутили угрозу и поручили фельдмаршалу Френчу обсудить с французами проблему союзных поставок России.

До британского правительства уже доходили сообщения о росте в России ксенофобии, о горьких упреках в адрес союзников, о горечи русских, часто перелагающих собственную вину на других. Бальфур отметил, что среди русских распространяется мнение, что «вся тяжесть войны — кровь и деньги — падают на Россию… и что Англия ведет себя неблагодарно в отношении России». Но было бы преждевременно полагать, что Запад потерял веру в своего восточного союзника. Верный своим убеждениям Николсон писал 24 декабря Бальфуру: «Меня не смутили события в России. Хотя ее наступление отложено и она страдает от анемии в некоторых частях своего организма, эта болезнь не фатальна, и я все еще верю, что она сыграет свою роль к нашему удовлетворению. Мы должны быть готовы к неожиданностям в этой великой войне, где нам противостоит такой мощный противник. Что касается духа русского народа, то у меня нет на этот счет сомнений». Поддерживали пока такое умонастроение и телеграммы главного военного эксперта англичан в России. Нокс в своих сообщениях с Восточного фронта в конце декабря 1914 г. высоко оценил боевой дух и опыт русской армии. По мнению Нокса, в уходящем году «русская армия проявила себя настолько хорошо, насколько все, кто знал ее, мог надеяться. Ее недостатки и встреченные ею трудности можно было предусмотреть» {121}.

Французская точка зрения была выражена в самом конце 1914 г. и звучала оптимистично: немцы даже при самом благоприятном для них повороте событий в ходе кампании в России не смогут добиться здесь быстрого решения. Решающим обстоятельством всей войны, борьбы двух коалиций станет способность французов и англичан выстоять. Маршал Жофр обещал помочь русской армии оружием и боеприпасами; он заключил, что перебои с вооружением у русских временные.

Оптимистические заявления еще играли свою роль, но общий итог 1914 г. был достаточно печален. В геополитическом уравнении «Россия — Запад» выявилось истинное соотношение сил сторон. Увяли представления о скоротечной войне (максимум 6 месяцев), победно осуществленной с двух сторон. Рухнуло представление о русском «паровом катке», сметающем на своем пути кайзеровскую Германию. Даже французы, которые всегда были более высокого мнения о русских, чем скептичные англичане, стали терять веру в русскую военную машину — так записал в дневнике британский посол в Париже Берти 6 января 1915 г. Но при этом также стало ясно, что русские боеспособны, что они могут выдержать выпавшие на их долю испытания и сделают это тем успешнее, чем больше будет помощь индустриальных стран Запада. С каждым месяцем войны понимание важности России как союзника все больше овладевало лидерами Запада. Параллельно возникает настороженность в отношении того» что Россия под давлением горьких обстоятельств может пренебречь союзнической лояльностью. 28 декабря 1914 г. Бальфур писал Николсону: «Война не может быть завершена в нашу пользу, если западные союзники не будут иметь Россию полностью на своей стороне до конца».

В России также начался процесс критического осмысления своих возможностей в условиях демонстрации поразительного военного потенциала и организационной силы, проявленных Германией. Для России испытание, которым явилась мировая война, потребовало исключительного внутреннего напряжения сил. Правящим кругам страны стало ясно, что России следует готовиться к мобилизации всех внутренних ресурсов, что ей нужно создавать запас материальных и моральных сил, подобно тому как снаряжают корабль для очень опасного и очень долгого плавания. Союз России с Западом в условиях военного времени стал требовать мощных внутренних перемен. Это стало особенно очевидным, когда выяснилось, что готовая к жертвам русская армия, несмотря на подвижничество и готовность к потерям, не может возобладать над научно-организованной военной машиной немцев.

Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в 1914-1917 г. кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. Разумеется, правящий класс обеих частей находил общий язык — он рос в условиях общей европейской цивилизации. Но в свете военного напряжения высветился тот факт, что, как общество, Россия не является частью западной цивилизации. Месяцы и годы войны показали более отчетливо, чем прежде, что Россия ни по внутренней структуре, ни по менталитету населения не является западной страной. Теперь на фоне кризиса, грозящего национальной катастрофой, вставал вопрос: а может ли она в будущем в принципе претендовать на то, чтобы стать частью Запада? Является ли путь слияния с Западом единственным для нее путем прогресса? Да и нужно ли ей стремиться быть западной страной? Возник внутринациональный спор, базировавшийся на традиционных идеях славянофилов и западников. Теперь прежние славянофилы (а ныне реалисты справа) говорили: посмотрите, наш национальный характер противоречит западным политическим и техническим методам. В результате прозападная императорская власть начала вступать в конфронтацию с народными массами, на которые пали невообразимые тяготы войны.

После учреждения в 1905 г. Думы прозападный правящий слой и народные массы сделали некоторые шаги навстречу друг другу. Но движение было медленным, а война это движение практически остановила. Более того, она усилила в русском обществе социальное напряжение. Союз городов и Союз земств, будучи национальными русскими патриотическими организациями, отражая логику растущей конфронтации, стали все более противостоять царской администрации. Министр земледелия России Кривошеий определил опасность обозначившегося противостояния в простой формуле: «Будущее России останется непрочным, пока правительство и общество будут упорно смотреть друг на друга, как два противоположных лагеря, пока каждый из них будет обозначать другого словом „они“ и пока они не будут употреблять слово „мы“, указывая на всю совокупность русских».

Отсутствие согласия между обществом и правительством, не сумевшим подготовить Россию к войне (и ввиду этого ответственным за поражения в ней), подорвало позиции России в союзе с Западом. Однако царское правительство, вместо того чтобы на патриотической основе консолидировать общество, не желало признавать неэффективность и слабость своего правления. Оно предпочитало прибегать к наивным утверждениям вроде того, что германцы обязаны своим превосходством проволочным заграждениям. Более глубокие причины не были определены, и, может быть, именно этим правительство обрекало себя. Первый удар колокола — гибель армии Самсонова в Восточной Пруссии. Второй — кризис со снарядами и винтовками. Третий — великое отступление, начавшееся в феврале 1915 года и продолжавшееся до осени.

Уже в первые месяцы войны С.Ю. Витте получил доказательства правоты своего убеждения в губительности для России конфликта с Германией. Во французском и английском посольствах сразу же ощутили это мнение возглавляемой им политической фракции. В начале ноября 1914 г. Палеолог в беседе с Сазоновым указал, что царю следует принять меры против возглавляемой Витте кампании, принимавшей, по словам французского посла, «угрожающие размеры». Его английский коллега Бьюкенен поднял (если цитировать его слова) «брошенную перчатку», выступая в Английском клубе накануне нового 1915 года: «Некоторые известные германофилы обвиняют нас в том, что мы толкнули Россию в войну ради наших личных выгод, а теперь предоставляем ей одной нести все ее тяготы. Эти господа постоянно спрашивают нас: „Где ваш флот? Что делает ваша армия?“ Перечислив немалый вклад, внесенный англичанами в коалиционную борьбу, посол подчеркнул, что именно Англии „германские поэты посвящают свои гимны ненависти, именно на Англию германские профессора обрушивают потоки своей ярости, зная, что путь к владычеству над всем миром им преграждает, прежде всего, Британская империя“.

16 марта 1915 г. известный своим безупречным тактом император Николай поступил, в общем-то, нехарактерно для себя. С блеском иронической радости в глазах он спросил посла Палеолога, не слишком ли тот опечален смертью графа Витте? Посол заключил свое мнение в одной фразе: большой очаг интриг погиб вместе с ним. Формула Палеолога чрезвычайно понравилась Николаю, и он дважды повторил ее гостям. Между тем, если бы стратегия Витте, стратегия союза Париж-Берлин-Петербург была реализована, император имел бы шанс умереть на троне и своей смертью. Ослепление коалиционным мышлением и ложный расчет погубили императора. И его иронический смех оказался иронией истории.