Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

Между тем, пока я предавался своим фантазиям, Гренвилль и Джулиан затеяли нечто вроде спора об американизации культуры сервиса и рабочего класса в целом. Я сказал «нечто вроде спора», потому что Гренвилль, все время вежливо улыбаясь, старался всячески избежать спора. Какую бы точку зрения ни высказывал Джулиан, Гренвилль с ней соглашался, но Джулиану этого было мало…

— Оставьте ваши улыбки, Гренвилль! Я люблю эту страну. Действительно люблю. Есть английский образ жизни и английские традиции, и больно видеть, как все это разрушается на корню и заменяется чем-то столь вульгарным и пошлым, как целлулоидная культура Соединенных Штатов. Это мне как кость поперек горла. Старинная почтительность и вошедшая в обыкновение учтивость уходят — этого никто не станет отрицать — и это печально. И это отнюдь не абстрактные разговоры. Я говорю об Англии, о самой ее сути. Я говорю об Англии, созданной людьми, у которых хватило терпения и общественного сознания, чтобы сажать дубовые аллеи, даже понимая, что они не увидят эти деревья взрослыми. Я говорю об Англии с ее церковными кладбищами, деревенскими кузницами, духовыми оркестрами, сбором хмеля, охотой на лис, майскими плясками на зеленых лугах и старыми богами, притаившимися за холмами. Пока еще можно ощутить вкус и запах Англии, которую я люблю, почувствовать ее на ощупь, но только изредка, потому что она быстро тает, и я задаюсь вопросом, хватит ли всего этого до конца моих дней?

Закончив свою тираду, Джулиан сокрушенно вздохнул. «Ради бога, — подумал я, — Китча Старого Света точно хватит до конца твоих дней, да и моих тоже, разве что мне повезет. Чертова старая Англия не кончится никогда».

Я знал, что Гренвиллю нравится американская культура, особенно музыка Бич Бойз и Джефферсонз Эйрплейн. Но в данной ситуации Гренвилль лишь пожал плечами, хотя даже этот жест непричастности вызвал у Джулиана раздражение.

— Вот погодите, и сами увидите — этот остров станет не более чем пятьдесят первым штатом Соединенных Штатов Америки. Теперь я думаю, что было бы лучше, если бы мы вместе с немцами дрались против Америки и коммуняг. Говорю вам, что эти битники, которых к нам занесло из Америки, гораздо более серьезная угроза для британского образа жизни, чем коммунизм. По крайней мере, коммунисты — это люди, которые знают, каково это — зарабатывать на хлеб насущный, а эти битники…

Гренвилль мягко прервал его:

— Извините, Джулиан, но сегодня вы не найдете ни в Англии, ни в Америке никаких битников. Наверное, вы имели в виду хиппи?

На мгновение Джулиан смутился. Ему и в голову не приходило, что в молодежной культуре могут существовать тонкие различия. Пока он стоял — обескураженный и безмолвный — прозвучал гонг, приглашающий к столу. Джулиан пошел к дому, а Гренвилль чуть отстал и поравнялся со мной. Он сказал мне, чтобы я не спорил с Джулианом и никоим образом не смел его расстраивать. У Джулиана якобы «хрупкая нервная система».

Что ж, можно сказать и так, пусть будет «хрупкий».

Мы сели за стол. Бросив взгляд на тарелку с супом, Джулиан сказал:

— Я хочу умереть.

Потом он резко повернулся к Фелтону:

— Впрочем, иногда мне кажется, что я уже мертв. Вы ведь скажете мне правду?

От ужаса у меня по всему телу забегали мурашки, потому что это была точь-в-точь одна из тех странных мыслей, которыми я развлекался только вчера.

Джулиан встал, молитвенно сложил руки и начал нараспев произносить над супом:

— То, что противно мне, я есть не стану; то, что противно мне, — это дерьмо, и я не стану его есть; экскременты я не употреблю в пищу. Они не упадут из моего чрева, и не приближу к ним рук, не коснусь носком ноги. «Чем же ты будешь жить, — спрашивают меня боги и духи, — в этом месте, куда тебя занесло?» Я буду жить семью хлебами, которые мне даны; четыре хлеба от Гора и три хлеба от Тота. То, что противно мне, я не стану есть; то, что противно моему ка, — это дерьмо, и да не войдет оно в мое тело, не приближу к нему рук своих и не наступлю на него своими сандалиями. Я ничего не возьму с берегов ваших прудов и не буду ходить перед вами вверх ногами.

Сказав это, он сел.

— В тебе еще много жизни, Джулиан, — произнес Фелтон.

Мы трое несколько смущенно, едва ли не украдкой продолжали хлебать суп. Джулиан хотел было позвать дворецкого, чтобы тот унес его тарелку, но Фелтон запретил ему это и чуть ли не силой заставил съесть весь суп ложка за ложкой. При этом Джулиан корчил ужасные гримасы. Хотя Фелтон и сказал Джулиану, что тот все еще жив, тон у него был не слишком убедительный. Джулиан выглядел страшно напуганным. Возможно, он был прав. Если так, то это был мой первый ужин с мертвецом. И если Джулиан — мертв, то и я, вполне вероятно, тоже. Возможно, этот ужин в загородном доме с его якобы повседневным меню и кажущейся скатертью был приятной иллюзией, которая в любой момент могла растаять. Тогда Джулиан и я увидим все таким, какое оно есть, и увидим, что мы в преддверии Страшного суда. Окажется, что в наших суповых тарелках действительно было дерьмо. Анубис-Гренвилль поведет нас за руки, а Фелтон-Тот укажет на весы. Оба будут следить за чашами, на одной из которых лежат наши сердца, а на другой — перо Маат. И сразу за следующим порогом нас будет поджидать Пожиратель Мертвых, готовый разорвать наши тела на части.

Однако, в отличие от Джулиана, я на самом деле ничему этому не поверил. Это просто пьяные фантазии. В своей затуманенной голове я совершал излюбленный полет своей фантазии, путешествие в страну мертвых, и мысленно прокручивал весьма своеобразный криминальный роман, в котором детектив-рассказчик обнаруживает, что он сам и есть жертва преступления и что он уже мертв. Мне просто нравится забавляться такими крезанутыми идейками — так же как время от времени представлять, будто я съезжаю по перилам, утыканным бритвенными лезвиями. На самом деле никакой опасности, что у нас с Джулианом будет folie a deux.[7] Заклинания из «Книги мертвых» и других древнеегипетских папирусов играют важную роль в созиданиях Ложи, и многие наши медитативные фантазии подразумевают встречу с богами потустороннего мира, но все это исключительно фантазии. Анубис и Озирис объективно не существуют. Это внешние воплощения внутренней работы психики чародея.

Это не означает, что воплощенные фантазии не могут внушать страх. Могут. Если я позволяю себе подумать о том, как лежал в одной постели с мертвым телом Тбуби, к моему горлу подступает тошнота и я снова слышу ее вопль и чувствую зловонное дыхание. Я обнимаю плоть, которая не выдерживает моих объятий.

Рвущаяся, свисающая лоскутами кожа Тбуби становится мертвенно-бледной, а любовные вздохи превращаются в предсмертные судороги. (Я воображаю, что Салли будет такой же в последние минуты своей жизни, и в этом-то весь и ужас.) А оттого что Тбуби — это всего лишь порождение моего сознания, мне делается еще хуже. А еще хуже то, что Фелтон точно знает, как избавить меня от подобных вещей. Я боюсь власти Фелтона, и поэтому меня не удивляет то, что Джулиан боится Фелтона не меньше моего. Но меня поразило, что Джулиан боится меня еще больше, чем Фелтона. Это обнаружилось в странном всплеске агрессивности под конец ужина.

После супа атмосфера немного успокоилась, и Джулиану, похоже, уже не нужно было сопровождать ритуальными проклятиями последовавшие блюда. Однако он много пил, и я от него не отставал ни на шаг, причем намеренно. Довольно долго беседа за столом шла о таких вещах, как оперный сезон в Глиндебурне. (Я в ней не участвовал, довольствуясь своими фантазиями, в которых я представлял себя мертвым детективом.) Но затем Гренвилль некстати сморозил, что музыкальный критик газеты «Таймс» Уильям Манн сравнил «Сержанта Пеппера» с симфониями Бетховена. Тогда Фелтон презрительно фыркнул что-то насчет того, что поп-музыку вообще невозможно воспринимать всерьез, особенно сочиняемую группой, которая даже не может правильно написать собственное название, и тут вдруг Джулиан вспомнил о своей недавней оплошности, когда он перепутал битников и хиппи.

— Хиппи! Что за дурацкое название! Это те — волосатые, как девки? Да, возможно, я имел в виду именно хиппи, и все же буду весьма признателен, если вы объясните мне разницу между хипарем и битником, а заодно и то, что в них хорошего, и уж поскольку вы сам из них, то объясните, зачем вам нужно разгуливать с длинными, как у девицы, волосами.

Я аж дернулся, вдруг сообразив, что последние замечания Джулиана предназначены не Гренвиллю, а мне. Гренвилль накрыл мою руку своей ладонью. Полагаю, это был знак, что мне не следует отвечать, но Джулиан не отставал.

— Я так понимаю, что ваши локоны до плеч — это знак того, что вы поддерживаете идеал бездельника-хиппи.

Я так здорово напился и пребывал в таком благодушном настроении (в роли только что придуманного детектива-покойника), что даже не сразу понял, что Джулиан пытается меня оскорбить. Я даже подумал, что он — что-то вроде социолога-любителя, который намерен провести серьезный опрос.