Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце - Вероника Лесневская

это не шутки, - говорю серьезные вещи, но стараюсь держать улыбку, чтобы не пугать двойняшек.

Инна замирает на некоторое время. Размышляет о чем-то, не сводя с нас напряженного взгляда. На секунду опускает его на часы, щелкает пальцами аниматорам, а после – начинает лихорадочно поправлять костюм, будто собирается куда-то.

- Ну что, дала свои лекарства? Уходим, - опускает ладонь на мое плечо. – Наше время закончилось. Лучше смыться, пока Воскресенский еще эту их аллергию на нас не повесил. И скорую отмени. Они вон, нормальные, не отекли, - небрежно машет в их сторону. - Сворачиваемся, пока заказчик ни о чем не узнал. По судам нас затаскает.

После пережитого стресса у меня не хватает выдержки терпеть ее равнодушие и глупость. Вскакиваю на ноги, слегка отталкиваю Инну, чтобы дети не стали случайными свидетелями нашей ссоры, и цежу ей в лицо:

- Послушай, - чуть ли скриплю зубами и перехожу на «ты». – Мне совершенно плевать на твое агентство. На тебя. И на себя тоже, - с каждым словом она будто становится ниже ростом. Настолько сжимается. – Все, что имеет для меня значение, - это здоровье двух крох, которое может пострадать из-за твоей безалаберности, - не выбираю выражений. Все равно «Радость» прекратит со мной сотрудничество после сегодняшего.

- Но… - лепечет она.

- Иди и ищи Воскресенского, веди его сюда. А я пока буду присматривать за детьми, - боковым зрением замечаю, как они почухивают шею и грудь. Шмыгают носиками. То ли расстроились, то ли… началась реакция.

Молюсь, чтобы мои лекарства подействовали, а мы спокойно дождались врачей.

Инна исчезает, но я сомневаюсь, что она ушла за Константином. Не решится. Прошу кого-то из гостей набрать его, но номер занят. Очередное ругательство добавляется в копилку, которая скоро лопнет, переполненная моим негодованием.

Но лично Воскресенского я искать не собираюсь. Потому что не хочу оставлять крошек. Второй раз я не допущу ту же ошибку. Открываю окна настежь, чтобы в помещении хватало свежего воздуха.

Сажусь на диван и, не переживая, что обо мне подумают окружающие, обнимаю чужих детей. Киваю с благодарностью какому-то бородатому громиле, который вызывается поискать непутевого папочку. Со мной остается миниатюрная брюнетка. Кажется, его жена.

- Меня зовут Ева, - тихонько представляется она. – Я могу чем-то помочь?

- Спасибо, но вряд ли. Осталось лишь дождаться врачей, - выдаю честно.

- Вы молодец. Я, наверное, растерялась бы, - качает головой и поворачивается к сыну, который, пролетев ураганчиком, дергает ее за руку.

«Молодец», которая останется без заказов. И, возможно, потеряет остатки репутации.

Однако я подумаю об этом позже, а сейчас осматриваю Машу и Ксюшу, прислушиваюсь к их дыханию, губами касаюсь маленьких лобиков, чтобы измерить температуру. И нервно кусаю губы, пока девочки обнимают меня и, уложив головки мне на грудь, зевают. Видимо, лекарство дает о себе знать – от него всегда в сон клонит.

- Кажется, приехали, - будто сквозь вакуум, пробивается голос Матвея. – Быстро они. Правда, я их там припугнул немного, - хмыкает. – Сгустил краски, когда все описывал.

Уловив звуки сирены с улицы, молюсь, чтобы мне не показалось.

- Слава богу, - оценив состояние крошек, я выдыхаю с облегчением. Успели!

Но от моего мимолетного спокойствия не остается и следа. Его сносит ударной волной негатива, который ощущаю каждой клеточкой кожи.

- М-м-м, папулька, - сонно сообщают малышки, приподнимаясь с меня и смотря в сторону входной двери.

Нехотя оборачиваюсь, встречаясь взглядами с Воскресенским, и тону во всепоглощающей тьме. «Папулька» быстро и раздраженно шагает к нам. Правда, при этом он выглядит так, будто ему самому нужна скорая.

Глава 13

Крепче обнимаю ерзающих в моих руках малышек, словно пытаясь уберечь их. Накрыть крылом, как орлица своих птенцов, и спрятать от всех невзгод. И плевать, что опасность грозит вовсе не им, а мне.

Воскресенский не один. За ним следует тот самый бородач, муж Евы. Идет по пятам, как телохранитель. Или как санитар за пациентом психлечебницы, самым агрессивным и запущенным. Что-то бубнит ему в спину, но Константин даже не оглядывается.

Черный, опустошенный взгляд сканирует оставшихся в доме людей, стопорится на нас с девочками. И впивается, окутывая бездной и тьмой. На дне холодных зрачков вспыхивают еле заметные, слабые искры, которые с каждым его шагом разгораются ярче. И превращаются в неконтролируемый пожар, когда мимо проходят медики скорой с чемоданчиками.

- Что произошло? – вопрос летит хриплым кашлем. – Как малышки? – звучит беспокойно и в то же время трепетно.

Воскресенский обходит диван, где мы с детьми по-прежнему сидим в обнимку, впечатавшись в мягкую обивку. Смотрит на нас сверху вниз, долго, пристально и изучающе. Я будто попадаю под гипноз с дальнейшим программированием и отчаянно борюсь с этим пагубным влиянием мужчины.

- В порядке, - опомнившись, выдыхаю. – Они нормально себя чувствуют.

- Папуль, мы больше не будем есть каку, - наивно тянут двойняшки. – Мы думали, дома все можно, - повторяют то, что говорили мне.

Адский костер в глазах Константина трансформируется в согревающее пламя камина. Он будто погиб по пути сюда, а потом воскрес, увидев малышек и осознав, что им ничего не угрожает.

- Дома можно, - безэмоциональным тоном произносит. – Когда папа рядом, - и косится на меня, словно я лишняя.

Ожидаю, что наорет или прогонит, готовлюсь защищаться от его хаотичного гнева, поражающего всех без разбора. Но Константин молча опускается напротив нас на одно колено, а на второе – опирается локтем. Я понимаю, что он делает это, чтобы оказаться ближе к дочкам, но все равно непривычно видеть его таким. Надломленным, ослабленным, словно в нем образовалась брешь, через которую вытекает жизненная энергия, и… испуганным. Конечно, внешне он мастерски скрывает свои эмоции под железным панцирем циника и хама. Но в такие острые моменты, когда забывает себя контролировать, на волю прорывается его суть. Та самая, которую так любят его рыжие солнышки. И она существует только для них.

Маша и Ксюша сползают с меня, лишая своего тепла и оставляя лишь пронзающее чувство одиночества, а сами топают к папе. Обнимают его. И Константин, одарив меня непроницаемым взглядом, поднимается с обеими дочками на руках.

- Нам поступил вызов десять минут назад, - сверяет часы бригада скорой помощи. – Сообщили о приступе анафилактического шока, - фельдшер внимательно осматривает девочек.

Напряженно стиснув губы, кошусь на Матвея. Тот лишь