Кража в особо крупных чувствах - Дарья Волкова

– Но иконы-то у нас в наличии. И о них можно достоверно сказать – подлинник это или нет.

– Наверное, можно, – как-то неохотно буркнул Конищев. – Но ведь иконы не пропали. Они не являются этим… как его… предметом преступления.

Боже мой, какие мы слова знаем.

– Не «наверное», а можно. Нужно всего лишь провести экспертизу.

– А мне вы это зачем рассказываете? – неожиданно взвился Конищев. – Я не эксперт. Но я лично уверен, что это подлинник. Зачем дяде было врать?

– Он мог и сам не знать. Или ошибаться. Как в случае с офортами.

– Возможно. Хотя, в любом случае, при передаче в музей была бы проведена экспертиза, и все бы выяснилось.

– Тоже верно. Но ведь иконы не были переданы в музей.

– Не были.

Диалог застопорился. Петр нутром чувствовал, что с этими иконами что-то не то. И с Эммануилом что-то не то. Но мотива он упорно не видел. Единственное, что было более-менее ясно – что надо-таки озадачиться экспертизой икон. Хотя… что это даст? Нет, сначала эксгумация и определение принадлежности волоса из сейфа. И если это Поварницын – то и черт с ними, с иконами. Пусть себе лежат в сейфе – настоящие или нет.

– Ну что же, спасибо за информацию, – Петр резко встал со своего стула. – Более вопросов не имею. Пока не имею.

Провожая взглядом уходящего Конищева, Петр думал о том, является ли его нервозность просто реакцией на место встречи – все же в кабинете следователя почему-то принято нервничать – или есть еще какие-то причины?

– Виктор Эммануилович!

– Да? – тот сначала вздрогнул и только потом обернулся.

– Скажите, какая у вас специализация?

– Простите?

– У вас же образование, связанное с культурой и искусством, верно? Но в иконах вы не очень разбираетесь. Как и в офортах. А в чем разбираетесь?

Петру казалось, что Конищев упорно пытается задрать повыше нос, но у него это никак не получается. В отличие от Элины Конищевой, Виктор-Эммануил не умел смотреть на собеседника не с высоты собственного роста, а с высоты собственной личности.

– Моя специальность – древняя культура Мексики, – наконец произнёс он. С пафосом – что умел, то умел.

– Эко вас далеко занесло… от родных пенатов.

– Уицилопочтли.

– Чего почти?!

– У ацтеков это бог солнца и войны. Ваш бог.

И, резко развернувшись, Виктор Конищев вышел из кабинета. Какой, однако, внезапный и стремительный. Как понос.

***

– Привет. Пирог еще остался?

Элина какое-то время смотрела на него молча. Смотрела и молчала. А он смотрел и любовался. И как он не замечал раньше, что она в самом деле такая… Такая… Такая, в общем, девушка, ради которой легко и непринужденно нарушаются служебные инструкции.

– А ты сегодня с пистолетом?

Интересно, она что, не собирается приглашать его в дом?

– Я сегодня с вином, – Петр вытащил из-за спины бутылку вина. – Так что там с пирогом? Остался?

– Конечно, нет. Я испекла новый.

– С чем?

– С вишней.

На этом диалог застопорился. Петр вздохнул и зашел с козырей.

– Если я извинюсь, ты пустишь меня в дом?

После паузы Элина отступила вглубь квартиры.

– Я тебя в любом случае пущу. Не люблю слушать извинения через порог.

Через этот порог Пётр и шагнул. А потом вытащил и вторую руку из-за спины. Цветы он все-таки купил – хрупкие и дорогущие лилии. На них и смотрела Элина. Без неприятия, вроде бы даже с интересом.

– Что это?

– Это – извинения, – Петр протянул девушке цветы.

– С драной овцы хоть шерсти клок, – Элина все же взяла цветы и каким-то удивительным гармоничным движением сунула нос в букет. И Петр тут же простил ей драную овцу. Просто стоял и смотрел на ее тонкие ключицы в вырезе домашней маечки. И как она часто дышит, уткнувшись носом в хрупкие бело-розовые цветы. Нет, цветы – это все-таки тема.

– И почему же я все-таки овца, да еще и драная?

– Потому что словами не умеешь.

Вот же упрямая!

– Умею.

Он взял ее руку с букетом и медленно опустил. А потом наклонил свое лицо к ее.

– Извини.

И поцеловал. Ее губы теперь, наверное, всегда будут для него пахнуть апельсиновой карамелью. Сладкие, свежие, гладкие. Вкусные.

Женские пальцы взъерошили ему затылок.

– Петя, это тоже не словами…

– Как умею.

Изящные хрупкие лилии остались лежать на полочке для ключей. А Петр снова подхватил Элину на руки. Все-таки в том, чтобы нести женщину на руках в постель, есть отдельное удовольствие. Особенно если ты точно знаешь, что тебя в этой постели ждет. Петр теперь точно знал.

У него там будет работа над ошибками.

***

Она же невероятно красивая. И как он… почему он… К черту вопросы!

Россыпь светлых, отливающих бледным золотом волос на подушке. Светлая… алебастровая… так, кажется, пишут в книгах? – кожа. Нежный розовый румянец на щеках. И какой-то совершенно невозможный взгляд из-под длинных ресниц.

Элина медленно поднимает руку и касается его щеки, гладит.

– Ты ужасно красивый.

– Нет. Я ужасный, ты – красивая.

Ее губы еще успевает тронуть легкая улыбка, прежде чем он ее целует.

Губы со вкусом апельсиновой карамели. Гладкая гибкая карамелька языка – уже гораздо более смелого, чем в прошлый раз. Да, все должно быть совсем не так, как в прошлый раз.

Но тормоза отказывают ровно по тому же сценарию, что и в прошлый раз. От того, как послушно она впускает в свой рот его язык – и как тут же горячо отвечает своим языком, оплетает, смело играет. Как беззащитно запрокидывает голову, натягивая изящную длинную белую шею, которую так и хочется пометить зубами. От того, как тонка ее талия и грудная клетка. И как вздрагивает Эля, когда он сжимает ее небольшую упругую грудь всей пятерней.

Нельзя таких эльфоподобных девушек лапать. Но ведь она хочет, чтобы ее лапали! Прогибается, ерзает, стонет сквозь прикушенную губу, тянет из-под ремня его рубашку.

Его рубашка и ее маечка разлетаются в разные стороны от кровати. Элина прогибается, прижимается грудью к его груди, трется, постанывая. Если бы Петр самолично не лишил эту девушку невинности три дня назад, он бы… Сформулировать мысль не удается, но ощущение того, что она только с ним такая – доламывает остатки самообладания.