Миф о Христе. Том II - Артур Древс

что мы знаем о распространении новой религии в Риме того времени. Вопрос только в том, кто в данном случае преувеличил, — Тацит ли, заинтересованность которого преувеличением числа христиан вряд ли может быть доказана, или же позднейший христианский интерполятор, у которого такое преувеличение было бы вполне естественно, чтобы уже тем самым доказать быстрое распространение и чудесную притягательную силу культа Иисуса?

Далее, там же Имеется «fatebantur»[17]. Теологи-писатели, вроде Ренана, Вейцзекера и др., относя это выражение к вере схваченных, тем самым причину гонения на последних видят в их христианстве. Да и ф.- Соден переводит: «Прежде всего были схвачены все те, которые открыто признались в христианстве» и т. д. Между тем Шиллер, учитывая совершенно обособленную жизнь христиан того времени, вполне правильно считает невероятным, чтобы одни из них, отделяясь от всех остальных, «открыто признались, в учении, которое, ведь, собственно говоря, еще не было вероисповеданием и потому было никому непонятно» (435). На основании этого он, подобно Арнольду, выражение «fatebantur» предпочитает относить скорее к преступлению, т. е. к поджогу Рима. В таком случае здесь, как это обычно признается некоторыми историками, например, Нейманом, речь шла бы, вообще говоря, не о гонении на христиан в религиозном смысле, а только о чисто полицейских мероприятиях.

Но христиане, говорят, были «уличены», ведь, не столько в поджоге, сколько в «ненависти к роду человеческому». Гольцман в зибелевском «Historische Zeitschrift» толкует это выражение, как указание на «полное отсутствие у христиан гуманности и политического воспитания, что как бы освобождало преследователей от применения принципов гуманности также и по отношению к ним (христианам)». Шиллер хочет видеть в этом указание на характерную черту христиан — отказ от всякого общения с миром, празднование запрещенных празднеств на тайных собраниях и неприношение жертв гению императора. Арнольд понимает это выражение как «принципиальную оппозицию римскому государственному всемогуществу». Но мог ли, — совершенно правильно спрашивает Ошар, — Тацит, который никогда не относился серьезно к религии евреев и который еврейского бога, а, по свидетельству Тертуллиана, равно и бога христиан, выставлял в виде идола с головой осла на посмешище толпы, — мог ли он существование еврейской секты, по внешности ничем в глазах римлян не отличавшейся от остальных евреев, считать столь опасным для благосостояния государства, чтобы призывать на нее весь гнев олимпийских богов? Где же здесь место тому «крайнему презрению», которое приписывает И. Вейс римскому историографу к христианам?

«Нельзя думать, что поклонники Иисуса в то время в столице представляли общину, которая была настолько влиятельна, чтобы обращать на себя общественное внимание и вызывать к себе неудовольствие народа. Скорее христиане проявят самое крайнее благоразумие в своем поведении, которое было необходимо и которое должна соблюдать всякая пропаганда в своем начале. Очевидно, здесь мы имеем положение вещей, которое принадлежит по описанию эпохе более поздней, чем эпоха Тацита, когда распространение и пропагандистское рвение христиан раздражили против них остальные культы, а их оппозиция государственным законам заставила правительство прибегнуть к своей силе против них». Интерполятор, по мнению Ошара, всеобщую ненависть к христианам, о которой рассказывает Тертуллиан, отнес к эпохе Нерона. Больше того: французский ученый не исключает даже возможности, что самовыражение «odium generis humani» прямо позаимствовано у Тертуллиана и вложено в уста Тациту. Ведь, Тертуллиан рассказывает, что христиан его времени обвиняли в том, что они являются «врагами рода человеческого» («paene omnes cives Christianos habendo, sed hostes maluistis vocare generis humani potius quam erroris humani». Да и «Тиестовы пиршества» и «эдиповские кровосмешения», указание на которые Арнольд видит в том обстоятельстве, что Тацит приписывает христианам гнусности и пороки, заимствованные Римом отовсюду, вряд ли подходят ко временам Нерона, но зато заставляют думать о перенесении задним числом позднейших обвинений против христиан на шестидесятые годы первого века, если только как раз их вообще имел в виду автор в данном случае. Не следует забывать, что подобного рода обвинения, пусть они действительно, как, на основании существующих указаний Юстина и Тертуллиана, некоторые вообще допускают, исходили от евреев, в течение первого века и в особенности до разрушения Иерусалима не имеют под собою абсолютно никакой почвы в тогдашних исторических условиях. В то время расхождение между евреями и христианами еще не обозначилось достаточно резко, и ненависть между обеими религиями еще не дошла до того, чтобы можно было оправдать такие отвратительные обвинения. А если последние были выдвинуты против христиан язычниками, то для этого опять-таки недостает необходимых мотивов[18].

Возражения Ошара.

Теперь мы можем дать общий очерк всех главнейших возражений Ошара против подлинности 15,44 «Анналов» Тацита.

Прежде всего, французский ученый считает невероятной возможность возникновения Обвинения Нерона в поджоге собственной Столицы. Все поведение цезаря до и после пожара, судя по описанию Тацита, отнюдь не могло вызвать у народа подобного подозрения. Даже Светоний, который в остальном так много потрудился над тем, чтобы возложить вину за пожар па Перона, ничего не знает о таком слухе; в то же время, судя по рассказу Тацита, цезарь нисколько не потерял в своей популярности в глазах народа. Вследствие этого даже составившие заговор аристократы не осмеливались ничего предпринять против него; это видно хотя бы из того, что народ в судебном процессе против них был очень далек от мысли и намерения стать на сторону заговорщиков. Тем самым гонение на христиан не имеет под собою достаточного основания, во всяком случае, оно не могло быть вызвано приведенной Тацитом причиной. В этом с Ошаром согласился также и Шиллер. Он вкупе с Ад. Штаром известие, что Нерон был виновником пожара, считает совершенно недостоверным. А если все же, быть может, возникла намекающая на это молва, то, по его мнению, эта клевета могла выйти в крайнем случае из среды той аристократической партии, которой симпатизировал Тацит, а не от массы, каковая считала его невинным[19]. Следовательно, также и по мнению Шиллера, к которому в данном случае примыкает даже Арнольд, у Нерона не было мотивов и оснований выдать христиан за поджигателей.

Во всяком случае, если бы даже у Тацита и оказалось сохраненным предание, что по случаю пожара некоторое число еврейских сектантов и среди них, быть может, также христиан, было казнено за мнимый поджог, все же о Нероновом гонении на христиан, как таковом, не может быть и речи.

Название «христиан» для поклонников Иисуса, каковым пользуется Тацит, в эпоху Нерона еще совершенно не употреблялось. Ни Юдин из греческих или римских писателей первого века, — ни Ювенал, ни Персий, ни Лукиан, ни Марциал, ни Плиний