Боярин - Олег Гончаров

Промашка вышла у Авраама. Сам того не ведая, он меня свидетелем заговора своего сделал. И невдомек было иудею, что понимал я, о чем он с Якобом договаривается. Ведь хазарское наречие так с булгарским схоже. Невольно мне старый Асир помог, когда толмачить стал, и мне свои знания показывать не пришлось. Так и остался Авраам в неведении, что я и без толмача его понимаю, потому и не таился он, Якоба на дружбу подбивая. Именно в этот момент я понял, что поступил правильно, не сказав Аврааму всего. А через несколько лет эта тайна мне добрую службу сослужила.

Вот только в тот миг мне не до заговора хазарского было. Совсем другое меня волновало – когда же Авраам к моему делу приступит? Стоял я, помалкивал, а у самого сердце от волнения ухало, и ноги от нетерпения судорогой сводило.

Дождался.

– Что ж, – ребе довольно потер ладонь о ладонь. – Теперь нашу дружбу делом закрепить надо бы.

– Что еще? – насторожился Якоб.

– Да ты не волнуйся так, – улыбнулся Авраам. – Это пустяк мелкий. Одолжение дружеское, и не более того.

– И чего же ты хочешь?

– Я слышал, что у тебя рабыня появилась. – Я почувствовал, как после этих слов Авраама у меня по спине побежал холодок.

Больших сил мне стоило невозмутимость сохранить. Стоял себе в сторонке да на ковер этот дурацкий пялился, словно мне нет дела – о чем там хазары меж собой толковище ведут.

– Ты ее Рахилью зовешь, кажется? – продолжал ребе.

– Я смотрю, от тебя ничего не скроешь, – Якоб поставил свою чашу на стол и взглянул на Авраама.

– Ты прав. Мне многое известно. Так что там у тебя с этой рабыней?

– В служанках она, – небрежно бросил воин.

– Это понятно, – подмигнул Авраам. – А ты ее продать не хочешь?

– Тебе, что ли? – Якоб посмотрел на ребе.

– Зачем мне? – пожал плечами Авраам. – Вот ему, – он указал на меня.

Якоб еще раз окинул меня с ног до головы презрительным взглядом и вновь обратился к ребе:

– А ему она зачем?

– Видишь ли, – Авраам подался вперед. – Она его жена.

Воин немного помолчал, точно обдумывая что-то, а потом вдруг расхохотался.

– Жена? – сквозь смех переспросил он.

– Да, – сказал Авраам. – Он за ней из Куявы пришел. Выкупить хочет. И потом, разве ты забыл завет Моисеев? Не возжелай жены ближнего своего.

– Ближнего? – Воин перестал смеяться и очень серьезно посмотрел ребе в глаза. – С каких это пор, Авраам, ты гоям помогать решил?

Понял ребе, что оплошность совершил, но быстро сообразил, как из неловкого положения выбраться.

– Непростой это гой, – сказал. – Он у себя в Куяве большой вес имеет. А каганату сейчас не нужны распри с Киевом. Нам и печенегов с Византией хватает. Так что нам Куява, как союзник, очень даже пригодится. Тем более что гой золотом расплачиваться собирается.

– За рабыню золотом? – удивился Якоб.

– За жену, – поправил его Авраам.

Вновь задумался воин. Тишина повисла в горнице. А мне вдруг душно стало. Так душно, что захотелось ворот на рубахе рвануть да по роже этой сытой кулаком заехать. Но нельзя. Нужно чуркой безмозглой прикидываться, делать вид, что мне их разговор неинтересен вовсе, чтобы ненароком не спугнуть, чтобы торжище мирно прошло. Такое условие мне Авраам поставил, когда в этом деле помочь согласился. Вот и делаю вид, что ничегошеньки не понимаю, удивляюсь только – как в ковре ненавистном еще дыру взглядом не прожег. А сердце в груди ухает, кровь в висках стучит. Успокаиваю себя, из последних сил сдерживаюсь, только в левой руке у меня боль сильная. Может, я ее об Якоба отбил, когда он на Авраама кинулся, а может, вся моя душевная мука сейчас в руке собралась?

– Так и быть, – говорит воин. – Только вначале золото покажи.

– Вот оно. – Отвязал Авраам от пояса кошель и на стол мое золото сыпанул. – Здесь тебе на десяток таких, как Рахиль, хватит.

Взглянул Якоб на кругляши блестящие и головой кивнул:

– Завтра с утра велю, чтоб ее к тебе привели.

– Зачем же до завтра откладывать? – Авраам сказал. – Пока ты здесь был, я слугу к управляющему твоему за ней послал. Ты не обидишься за то, что твоим именем ее доставить приказал?

– Ладно, – махнул рукой Якоб, золото в кошель сгреб и себе забрал. – Между нами если… яблочко-то с кислинкой, – вновь засмеялся он. – Да и надкушено. Так что от него почти один огрызок остался. Нафан! – крикнул он громко, дверь приоткрылась, и в горницу просочился низкорослый вертлявый мужичонка с хитрющими глазами и ехидной улыбочкой на лице.

– Звал, хозяин? – спросил он.

– Ты Рахиль привел?

– Как ты и велел, хозяин, – мужичонка учтиво поклонился ребе, а на меня лишь взгляд скосил и скривился, точно мокрицу увидел.

– Оставь ее здесь. Продал я ее, – сказал Якоб и встал. – Что-нибудь еще, ребе?

– Пока нет, – сказал Авраам. – Надеюсь, что еда тебе понравилась?

– И питье отменное, – склонил голову воин.

– И битье, наверное, тоже по вкусу пришлось, – тихо-тихо, чтоб никто не услышал, прошептал я.

– Ну вот, Добрын, – как только Якоб с Нафаном ушли, сказал мне ребе. – Я свою часть уговора выполнил.

– Где она? – я наконец-то обрел право голоса. – Где?

– Асир! – позвал Авраам, и в дверном проеме показался старик-полонянин. – Приведи-ка сюда ту женщину, что мой гость оставил. Потом проветри здесь да благовония воскури, а то провоняло все псиной.

Он повернулся ко мне и сказал:

– Я благодарю тебя, Добрын, за то, что мне на выручку пришел, когда эта мразь на меня кинулась.

– Может, сочтемся еще, – ответил я поклоном на поклон.

Поднял я от пола глаза и обмер.

Вот она.

Любава моя.

Любавушка.

– Я не буду вам мешать, – шепнул мне Авраам. – Пойдем, Асир, – сказал он старику. – Нам сейчас здесь делать нечего.

И они ушли.

А мы остались.

Я и Любава.

Муж и жена.

Сколько раз я представлял себе, как это произойдет. Сколько раз мечтал я о том, как смогу обнять любимую мою. Как зацелую ее до умопомрачения. Как заласкаю безудержно. Как прощение вымолю за то, что обидел ее, не удержал тогда, в Киеве. Как простит она меня и…

Ничего этого не случилось.

Мы стояли и друг на друга смотрели. И я почему-то боялся, что она сейчас исчезнет. Что это сон пустой. Что в Яви такого быть не может…

Вот она какая стала: исхудала, морщинка над переносицей залегла, а в глазах усталость безмерная, настороженность и… страх.

– Здраве буде, Любавушка, – я удивился своему вдруг осипшему голосу.

– Здрав и ты будь, княжич, – ответила она тихо и глаза долу опустила.

И опять тишина повисла в горнице.

– Что это ты меня, как в детстве, здравишь? – Осторожно я шаг ей навстречу сделал.